Базен Эрве - Змея В Кулаке (Семья Резо - 1)
Эрве Базен
Змея в кулаке
Пер. с фр. - Н.Немчинова.
(Книга первая трилогии "Семья Резо").
1
Лето, мягкое, но устойчивое в Кранском крае, согревало бронзовые
завитки безукоризненно свитой спирали: это тройное кольцо живого браслета
пленило бы ювелира, только в нем не было классических сапфировых глаз,
потому что гадюка, на мое счастье, спала.
Она спала даже слишком крепко: вероятно, ослабела с годами или
утомилась, переваривая лягушек. Геркулес в колыбели, удушающий змей, - вот
он, воплотившийся античный миф. Я сделал то, что, очевидно, сделал и он:
быстро схватил змею за шею. Да, за шею, и, конечно, совершенно случайно.
Словом, произошло маленькое чудо, еще долго служившее предметом
душеспасительных бесед в нашем семействе.
Я схватил гадюку за шею, у самой головы, и сжал ее, вот и все. Змея
внезапно взвилась, как пружина, выскочившая из корпуса часов - а ведь этот
корпус был для моей гадюки жизнью, - отчаянный рефлекс, в первый и в
последний раз запоздавший на одно мгновение: она свивалась, извивалась,
обвивала мне руку холодными кольцами, но я не выпускал своей жертвы. К
счастью, голова змеи - это треугольник (подобный символу бога, ее
извечного врага), и держится он на тонкой шее, которую легко сдавить
рукой. К счастью, шершавая кожа гадюки с сухими чешуйками не обладает
защитной скользкостью угря. Я сжимал кулак все крепче, нисколько не
испугавшись внезапного пробуждения и дикой пляски существа, казавшегося во
сне таким мирным, похожим на самую безобидную игрушку, я был даже
заинтригован. Я сжимал кулак. Розовый кулачок ребенка может порой
сравняться с тисками. И, сжимая кулак, я, чтоб получше рассмотреть змею,
придвинул ее голову чуть ли не к самому своему носу, близко, на расстояние
лишь нескольких миллиметров, но успокойтесь, этого оказалось достаточно,
чтобы гадюка лишилась последней возможности в бешенстве вонзить в меня
сочившиеся ядом острые зубы.
И знаете ли, у нее были красивые глаза - не сапфировые, как у змей на
браслетах, а из дымчатого топаза с черными точками посередине, глаза,
горящие искрами огня, который, как я узнаю впоследствии, зовется
ненавистью; подобную ненависть мне доведется увидеть в глазах Психиморы,
то есть моей матери, с той лишь разницей, что мне тогда уже не захочется
играть (да и то не могу с уверенностью сделать такую оговорку!).
У моей гадюки были крошечные носовые отверстия и удивительная, широко
зияющая пасть, похожая на чашечку орхидеи, а из нее высовывалось
пресловутое раздвоенное жало - одно острие, нацеленное в Еву, другое в
Адама, - знаменитое жало, которое просто-напросто похоже на вилочку для
улиток.
Повторяю, я крепко сжимал кулак. Это очень важно. Это было так же очень
важно и для змеи. Я сжимал кулак, и жизнь затухала в ней, ослабевала, тело
ее повисло в моей руке, как дряблый жезл Моисея. Ясное дело, она еще
дергалась, но все реже и реже, изгибаясь сначала спиралью, затем в виде
епископского посоха, потом как вопросительный знак. Я все сжимал. И
наконец последний вопросительный знак обратился в гладкий, бесповоротно
неподвижный восклицательный знак - не трепыхался даже кончик хвоста. Два
дымчатых топаза померкли, полуприкрытые лоскутками голубоватой тафты.
Змея, моя змея, умерла - вернее сказать, для меня, ребенка, она вернулась
к состоянию бронзы, в котором я обнаружил ее несколько минут назад у
подножия третьего платана Мостовой аллеи.
Я играл с ней минут двадцать, укладывая ее то так, то этак, теребил,
дергал ее безрукое, безногое
