Беллоу Сол - Герцог
СОЛ БЕЛЛОУ
ГЕРЦОГ
Пэту Ковичи,
великому редактору и, что важнее, великодушному другу, с любовью
посвящается эта книга.
Если я схожу с ума, то быть по сему, думал Мозес Герцог. Кое-кто
считал, что он помешался, и он сам одно время не был уверен, что наверху у
него все в порядке. Но сейчас, при всех своих странностях, он чувствовал в
себе уверенность, бодрость, проницательность и силу. Им овладело наваждение,
и он писал письма решительно всем на свете. Эти письма его так будоражили,
что с конца июня он перебирался с места на место, таская за собой саквояж с
бумагами. Он потащил его из Нью-Йорка на Мартас Виньярд, откуда моментально
вернулся, через два дня улетел в Чикаго, а из Чикаго подался в один поселок
на западе Массачусетса. Укрывшись в сельской глуши, он безостановочно,
неистово писал в газеты, общественным деятелям, друзьям и близким и,
наконец, покойникам, начав со своих, никому неведомых, и кончив известными
всем.
Для Беркшир это была вершина лета. В большом старом доме Герцог был
один. Обычно привередливый в еде, сейчас он ел хлеб из бумажного пакета,
бобы из консервной банки и чеддер. Иногда щипал малину в заросшем саду, с
рассеянной осторожностью поднимая колючие ветки. Что касается сна, то спал
он на голом матрасе - на своем охладелом супружеском ложе - либо в гамаке,
накрывшись пальто. Во дворе его окружали высокая остистая трава, белая
акация и кленовая поросль. Когда он ночью открывал глаза, звезды казались
подступившими призраками. И всего-то - светящиеся, газообразные тела,
минералы, теплота, атомы, но в пять утра многое скажется человеку в гамаке,
завернувшемуся в пальто.
Когда приходила очередная мысль, он шел записать ее в кухню, там у него
был штаб. С кирпичных стен облупливалась побелка, случалось, Герцог рукавом
смахивал со стола мышиный помет, спокойно недоумевая, откуда у полевых мышей
такая страсть к воску и парафину. Они выгладывали дыры в парафиновой заливке
консервов, до фитиля прогрызли свечи для торта. Крыса въелась в хлебный
брикет, оставив в мякише свою матрицу. Герцог съел другую половину булки,
намазав ее вареньем. С крысами он тоже умел делиться.
Постоянно часть его сознания была открыта внешнему миру. Утром он
слышал ворон. Их пронзительный грай был восхитителен. В сумерках слышал
дроздов. Ночью подавала голос сипуха. Когда он с письмом в голове
возбужденно шел по саду, он отмечал, что розовые побеги обвили водосточную
трубу, он отмечал шелковицу - ее вовсю обклевывали
пернатые. Дни стояли жаркие, вечера - распаленные и пыльные. Он остро
вглядывался во все, но ощущал себя наполовину слепым.
Его друг (бывший) Валентайн и жена (бывшая) Маделин пустили слух, что
его рассудок расстроился. А так ли это?
Обходя вокруг пустого дома, он увидел в тусклом окне, затянутом
паутиной, призрак своего лица. Непостижимо спокойным показался он себе. С
середины лба по прямизне носа на полные сомкнутые губы пролегла сверкающая
черта.
Поздней весной Герцогом завладела потребность объяснить, объясниться,
оправдать, представить в истинном свете, прояснить, загладить вину. Он тогда
читал лекции в вечерней взрослой школе в Нью-Йорке. В апреле он еще
удерживал мысль, но к концу мая его стало заносить. Слушатели поняли, что им
не суждено постичь истоки романтизма, зато они навидаются и наслушаются
странных вещей. Все меньше оставалось от академической проформы. Профессор
Герцог вел себя с бесконтрольной откровенностью человека, глубоко
погруженного в свои мысли. К концу семе
