Борхес Хорхе Луис - Дом Астерия
Хорхе Луис БОРХЕС
Дом Астерия
Марии Москера Истмен
И царица произвела на свет сына,
которого назвали Астерием.
Аполлодор. Библиотека, III. 1
Знаю, меня обвиняют в высокомерии, и, возможно, в
ненависти к людям, и, возможно, в безумии. Эти обвинения (за
которые я в свое время рассчитаюсь) смехотворны. Правда, что я
не выхожу из дома, но правда и то, что его двери (число которых
бесконечно)[1] открыты днем и ночью для людей и для зверей.
Пусть входит кто хочет. Здесь не найти ни изнеживающей роскоши,
ни пышного великолепия дворцов, но лишь покой и одиночество. И
дом, равного которому нет на всей земле. (Лгут те, кто
утверждает, что похожий дом есть в Египте.) Даже мои хулители
должны признать, что в доме нет никакой мебели. Другая
нелепость -- будто я, Астерий, узник. Повторить, что здесь нет
ни одной закрытой двери, ни одного запора? Кроме того, однажды,
когда смеркалось, я вышел на улицу; и если вернулся еще до
наступления ночи, то потому, что меня испугали лица
простонародья -- бесцветные и плоские, как ладонь. Солнце уже
зашло, но безутешный плач ребенка и молящие вопли толпы
означали, что я был узнан. Люди молились, убегали, падали на
колени, некоторые карабкались к подножию храма Двойной секиры,
другие хватали камни. Кто-то, кажется, кинулся в море. Недаром
моя мать была царицей, я не могу смешаться с чернью, даже если
бы по скромности хотел этого.
Дело в том, что я неповторим. Мне не интересно, что один
человек может сообщить другим; как философ, я полагаю, что с
помощью письма ничто не может быть передано. Эти раздражающие и
пошлые мелочи претят моему духу, который предназначен для
великого; я никогда не мог удержать в памяти отличий одной
буквы от другой. Некое благородное нетерпение мешает мне
выучиться читать. Иногда я жалею об этом -- дни и ночи такие
долгие.
Разумеется, развлечений у меня достаточно. Как баран,
готовый биться, я ношусь по каменным галереям, пока не упаду
без сил на землю. Я прячусь в тени у водоема или за поворотом
коридора и делаю вид, что меня ищут. С некоторых крыш я прыгал
и разбивался в кровь. Иногда я прикидываюсь спящим, лежа с
закрытыми глазами и глубоко дыша (порой я и в самом деле
засыпаю, а когда открою глаза, то вижу, как изменился цвет
дня). Но больше всех игр мне нравится игра в другого Астерия. Я
делаю вид, что он пришел ко мне в гости, а я показываю ему дом.
Чрезвычайно почтительно я говорю ему: "Давай вернемся к тому
углу", или: "Теперь пойдем в другой двор", или: "Я так и думал,
что тебе понравится этот карниз", или: "Вот это чан,
наполненный песком", или: "Сейчас увидишь, как подземный ход
раздваивается". Временами я ошибаюсь, и тогда мы оба с радостью
смеемся.
Я не только придумываю эти игры, я еще размышляю о доме.
Все части дома повторяются много раз, одна часть совсем как
другая. Нет одного водоема, двора, водопоя, кормушки, а есть
четырнадцать (бесконечное число) кормушек, водопоев, дворов,
водоемов. Дом подобен миру, вернее сказать, он и есть мир.
Однако, когда надоедают дворы с водоемом и пыльные галереи из
серого камня, я выхожу на улицу и смотрю на храм Двойной секиры
и на море. Я не мог этого понять, пока однажды ночью мне не
привиделось, что существует четырнадцать (бесконечное число)
морей и храмов. Все повторяется много раз, четырнадцать раз, но
две вещи в мире неповторимы: наверху -- непонятное солнце;
внизу -- я, Астерий. Возможно, звезды, и солнце, и этот
огромный дом созданы мной, но я не уверен в этом.
Каждые де
