Борхес Хорхе Луис - Из Книги 'создатель'
Хорхе Луис Борхес
Из книги "Создатель"
Хорхе Луис Борхес. Леопольдо Лугонесу
Гул площади остается позади, я вхожу в библиотеку. Кожей чувствую
тяжесть книг, безмятежный мир порядка, высушенное, чудом сохраненное время.
Слева и справа, в магическом круге снов наяву, на секунду обрисовываются
лица читателей под кропотливыми лампами, как сказал бы латинизирующий
Мильтон. Вспоминаю, что уже вспоминал здесь однажды эту фигуру, а кроме того
-- другое, ловящее их абрис, выражение из "Календаря", "верблюд безводный",
и, наконец, гекзаметр "Энеиды", взнуздавший и подчинивший себе тот же троп:
Ibant obscuri sola sub nocte per umbram (**)
Размышления обрываются у дверей его кабинета. Вхожу, мы обмениваемся
условными теплыми фразами, и вот я дарю ему эту книгу. Насколько знаю, он
следил за мной не без приязни и порадовался бы, зайди я порадовать его
чем-то сделанным. Этого не случилось, но сейчас он перелистывает томик и
одобрительно пробует на слух ту или иную строку, то ли узнав в ней
собственный голос, то ли различив за ущербным исполнением здравую мысль.
Тут мой сон исчезает, как вода в воде. За стенами -- улица Мехико, а не
прежняя Родригес Пенья, и Лугонес давным-давно, еще в начале тридцать
восьмого, покончил счеты с жизнью. Все это выдумали моя самонадеянность и
тоска. Верно (думаю я), но завтра наступит мой черед, наши времена сольются,
даты затеряются среди символов, и потому я не слишком грешу против истины,
представляя, будто преподнес ему эту книгу, а он ее принял.
Буэнос-Айрес, 9 августа 1960 г.
** Шли незримо они одинокою ночью сквозь тени( лат. ).
Создатель
Он никогда не отвлекался на утехи памяти. Беглые и неуловимые
впечатления скользили, не задевая: киноварь горшечника; небосвод,
отягощенный звездами, они же -- боги; луна, откуда сверзился лев; гладь
мрамора под неспешными чуткими пальцами; вкус кабаньего мяса, которое он
любил рвать белыми и цепкими зубами; разговор двух финикийцев; четкая тень
копья на желтом песке; прикосновение женщины или моря; тягучее вино, чья
терпкость уравновешивала мед, -- разом вытесняли из сердца все остальное.
Ему случалось испытывать страх, как, впрочем и ярость или отвагу, а однажды
он даже первым вскарабкался на вражеский вал. Ненасытный, любопытствующий,
всегда нежданный, повинуясь единственному закону -- удовольствию,
переходящему в безразличие, он скитался по многим землям и видел, по разные
стороны моря, города и дворцы живущих. В толчее рынков и у подножия
теряющихся в небе круч, где вполне могли резвиться сатиры, он слышал
запутанные рассказы, которые принимал как явь -- не доискиваясь, правда они
или выдумка.
Мало-помалу прекрасный мир отдалился: упрямая дымка заволокла линии
руки; ночь погасила звезды; земля стала уходить из-под ног. Все уплывало и
мутилось. Поняв, что ослеп, он разрыдался; стоическое самообладание еще не
изобрели, и Гектор мог без ущерба спасаться бегством. "Больше я не увижу, --
думал он, -- ни неба, дышащего ужасом мифов, ни своего лица, которое
перекроят годы". Дни и ночи сменялись над безутешным телом, но однажды утром
он открыл глаза, увидел (уже не пугаясь) размытые мелочи обихода и
неизвестно почему -- будто узнав мотив или голос -- почувствовал, что все
это уже однажды было, и смотрел вокруг с тем же ужасом, но и с восторгом,
надеждой и удивленьем. И тогда он нырнул в глубины памяти, на миг
приотворившей свои бездны, и выхватил из круговерти забытое воспоминание,
сверкнувшее, как монета под дождем, может быть, по
