Браннер Джон - Мертвец (Опыт Посмертного Соавторства)
Джон Браннер и Х*рх* Л**с Б*рх*с
Мертвец
Опыт посмертного соавторства
За Рио Галац, где пампа лежит грязным коричневым одеялом, постеленным
сонным гаучо... только вместо блох по нему прыгают зайцы, я впервые
услыхал о человеке, который некогда несомненно был мертв, но теперь
разговаривал и ходил. Называли его по-разному - Энеро, Анакуэль, Ретрато
или Розарио, но, выспрашивая заново посетителей в очередной унылой
лавчонке, я ощущал, что собеседники мои прекрасно знают его имя, только
звуки не шли с их губ.
Однажды вечером перед грозой я прибыл в угрюмый город, имени которого
не хочу здесь называть. Священник приютил меня. Пожилая женщина -
неразговорчивая, загорелая, с щелью между передними зубами - подала нам
тортильи, обжаренное мясо и жесткие недоваренные бобы; трапезу мы запили
кислым пивом. Потом, прикуривая от медной почерневшей лампы одну из трех
моих последних сигар, священник проговорил:
- Вы прибыли сюда из-за Лазаря.
- Почему вы так решили? - возразил я, стараясь скрыть облегчение, - это
было то самое имя.
- Потому что нас не посещают по иной причине... разве что забредают
путники, утомленные пампой, да редкие бродягиторговцы. Вы не из тех и не
из других. Утром, если хотите, можете встретиться с ним. Не угодно ли
услышать его историю?
- А его и в самом деле зовут Лазарем?
- Нет, конечно.
- Прошу вас, продолжайте.
* * *
Имя у него определенно было - ведь крестили же его, - только более им
никто не пользуется. Даже он сам не произносит его. Мать его умерла в
родах, отец сгорел от какой-то лихорадки через несколько лет после этого,
воспитывал его двоюродный брат. Рос он как всякий мальчишка в наших краях;
ездить верхом выучился едва ли не раньше, чем ходить, а о домашней скотине
знал больше, чем о роде людском.
У двоюродного брата были свои сыновья, и ему приходилось занимать
подчиненное положение, в особенности по отношению к старшему из них,
Луису, его ровеснику. Хотя он и был выше, сильнее и - вне сомнения -
смышленее, но таил обиды, пока ему не исполнилось семнадцать: словно бы
под густым слоем пыли в сердце его горела просыпанная порохом дорожка.
Тут двоюродный брат вместе с приемным отцом решили, что он уже
достаточно созрел, чтобы ездить с мужчинами из estansia [Поместье (исп.)]
пить и плясать, хвастать и драться, если придется. Так у нас принято.
Здесь развлечений немного.
Через несколько месяцев он сделался невыносим. В новой для него
городской обстановке он явил свое истинное лицо. Он изобретал гнуснейшие
оскорбления, подобных которым никто не умел придумать; однако отпускал их
столь невозмутимым, даже сонным тоном, что трудно было принять их всерьез.
Приятели его скоро привыкли осмеивать всякого, кто не мог воспринять их
как шутку. Луис тоже был из таких. И никого особенно не удивило, что когда
он со своей компанией отправлялся в город, всегда исчезала какая-нибудь
ценная штуковина... а потом нечто удивительно похожее непременно
обнаруживалось на чьемнибудь поясе или уздечке лошади... За две войны мы
успели наглядеться на кровь. И все были только рады тому, что они
всего-навсего смеялись - пусть и скривив рот, - вместо того, чтобы резать
друг друга нетерпеливой сталью.
Это было до Инкарнасьон.
Конечно, старая сказка. Они с Луисом ухаживали за одной девушкой.
Поговаривали, что девица в равной степени оделяла их своей
благосклонностью - она тоже была сиротой, и возможности отказать, по сути
дела, не имела... однако каждый из двоих долгое время почему-то не
подозр
