Брэдбери Рэй - Коса
Рэй Бредбери
Коса
Дорога закончилась.
Долго петляя по долине среди выжженных, покрытых редким
кустарником склонов, обходя одиноко стоящие деревья, пройдя
через пшеничное поле, такое неожиданное в этой глуши, дорога
закончилась. Оборвалась, уперевшись в порог небольшого,
аккуратно выбеленного дома, который стоял посреди непонятно
откуда взявшегося поля.
С тем же успехом она могла и не кончаться, поскольку
бензобак дряхлого драндулета, подъехавшего к дому, был почти
пуст. Дрю Эриксон, остановив машину, продолжал сидеть,
молча разглядывая тяжелые, натруженные руки, отпустившие
руль.
Молли, свернувшаяся на заднем сиденье, заворочалась и
сказала:
- Наверно, на развилке мы не туда свернули.
Эриксон молча кивнул.
Потрескавшиеся бескровные губы были почти не видны на
влажном от пота лице. С трудом разлепив их, Молли без
всякого выражения спросила:
- Ну и что мы теперь будем делать?
Эриксон, не отвечая, продолжал изучать свои руки, руки
крестьянина, привыкшие за долгую жизнь возиться с землей,
ухаживать за ней, оберегать ее от зноя, ветров и засухи.
Начали просыпаться дети, и гнетущую тишину нарушили возня
и целый ливень недоуменных вопросов и жалоб. Выглядывая
из-за отцовского плеча, они галдели:
- Ма, а что мы остановились?
- Ма, а когда будем есть?
- А можно, я что-нибудь съем?
Эриксон закрыл глаза, не в силах смотреть на свои руки.
Он молчал. Жена, дотронувшись до его запястья, осторожно
спросила:
- Дрю, может, нам дадут здесь что-нибудь поесть?
Мужчина побагровел, в уголках губ запузырилась слюна, и
капельки ее падали на ветровое стекло, пока он кричал:
- Никто из моей семьи никогда не попрошайничал и не будет
попрошайничать.
Молли чуть сильнее сжала его запястье, и, обернувшись
наконец, он посмотрел ей в глаза. Увидев ее лицо, глаза
Сюзи и Дрю-младшего, Эриксон странно обмяк и ссутулился.
Когда лицо его приобрело прежний цвет и привычно
окаменело, Дрю медленно вылез из машины и, сгорбившись,
неуверенной походкой больного пошел к дверям дома.
Эриксон добрел до порога и несколько раз постучал в
незапертую дверь. В доме царило безмолвие, только белые
занавески на окнах чуть колыхались в потоках нагретого
воздуха.
Не дождавшись ответа, Дрю вошел, уже почти зная, что
увидит внутри. Ему приходилось встречать такую тишину,
тишину смерти. Пройдя через небольшую, чистую прихожую,
Эриксон попал в гостиную. Ни о чем не думая, он лишь смутно
удивлялся тому, как ноги сами несут его на кухню, будто
ведомые безошибочным инстинктом дикого животного.
На пути была открытая дверь, заглянув в которую Эриксон
увидел мертвого старика, лежавшего на большой кровати,
застеленной белоснежным бельем. Лицо старика, еще не
тронутое тленом, было спокойно и торжественно. Он, видимо,
готовился к собственным похоронам и надел черный, тщательно
выглаженный костюм, из-под которого виднелась свежая рубашка
и черный галстук. В комнате, наполненной торжественным
спокойствием, не казались неуместными ни коса, прислоненная
к изголовью, ни спелый пшеничный колос, плотно зажатый
пальцами скрещенных на груди рук.
Стараясь не шуметь, Эриксон перешагнул порог и снял свою
ободранную пыльную шляпу. Остановившись у кровати и опустив
глаза, он заметил на подушке возле головы покойника какой-то
исписанный листок. Решив, что это распоряжение относительно
похорон или просьба сообщить о смерти родственникам, Дрю
взял письмо и начал его читать, хмурясь и шевеля пересохшими
губами.
- Стоящему у моего смертного одра:
Я, Дж
