Гейне Генрих - Германия
Генрих Гейне
Германия
Предисловие
Я написал эту поэму в январе месяце нынешнего года, и вольный воздух
Парижа, просквозивший мои стихи, чрезмерно заострил многие строфы. Я не
преминул немедленно смягчить и вырезать все несовместимое с немецким
климатом. Тем не менее, когда в марте месяце рукопись была отослана в
Гамбург моему издателю, последний поставил мне на вид некоторые сомнительные
места. Я должен был еще раз предаться роковому занятию -- переделке
рукописи, и тогда-то серьезные тона померкли или были заглушены веселыми
бубенцами юмора. В злобном нетерпении я снова сорвал с некоторых голых
мыслей фиговые листочки и, может быть, ранил иные чопорно-неприступные уши.
Я очень сожалею об этом, но меня утешает сознание, что и более великие
писатели повинны в подобных преступлениях. Я не имею в виду Аристофана, так
как последний был слепым язычником, и его афинская публика, хотя и получила
классическое образование, мало считалась с моралью. Уж скорее я мог бы
сослаться на Сервантеса и Мольера: первый писал для высокой знати обеих
Кастилии, а второй -- для великого короля и великого версальского двора! Ах,
я забываю, что мы живем в крайне буржуазное время, и с сожалением предвижу,
что многие дочери образованных сословий, населяющих берега Шпрее, а то и
Альстера, сморщат по адресу моих бедных стихов свои более или менее горбатые
носики. Но с еще большим прискорбием я предвижу галдеж фарисеев
национализма, которые разделяют антипатии правительства, пользуются любовью
и уважением цензуры и задают тон в газетах, когда дело идет о нападении на
иных врагов, являющихся одновременно врагами их высочайших повелик лей. Наше
сердце достаточно вооружено против неге,, дования этих лакеев в
черно-красно-золотых ливреях" Я уже слышу их пропитые голоса: "Ты
оскорбляешь же наши цвета, предатель отечества, французофил, хочешь отдать
французам свободный Рейн!" Успокойтесь! Я буду уважать и чтить ваши цвета,
если они того заслужат, если перестанут быть забавой! холопов и
бездельников. Водрузите черно-красно-золотое знамя на вершине немецкой
мысли, сделайте его стягом свободного человечества, и я отдам за него кровь
моего сердца.
Успокойтесь! Я люблю отечество не меньше, чем вы. Из-за этой любви я
провел тринадцать лет в изгнании, но именно из-за этой любви возвращаюсь в
изгнание, может быть, навсегда, без хныканья и кривых страдальческих гримас.
Я французофил, я друг французов, как и всех людей, если они разумны и добры;
я сам не настолько глуп или зол, чтобы желать моим немцам или французам,
двум избранным великим народам, сверну себе шею, на благо Англии и России, к
злорадному удовольствию всех юнкеров и попов земного шара. Успокойтесь! Я
никогда не уступлю французам Рейна, уже по той простой причине, что Рейн
принадлежит мне. Да,
мне принадлежит он по неотъемлемому праву рождения, -- я вольный сын
свободного Рейна, но я еще свободнее, чем он; на его берегу стояла моя
колыбель, и я отнюдь не считаю, что Рейн должен принадлежать кому-то
другому, а не детям его берегов.
Эльзас и Лотарингию я не могу, конечно, присвоить Германии с такой же
легкостью, как вы, ибо люди этих стран крепко держатся за Францию, благодаря
тем правам, которые дала им Французская революция, благодаря законам
равенства и тем свободам, которые так приятны буржуазной душе, но для
желудка масс оставляют желать многого. А между тем Эльзас и Лотарингия снова
примкнут к Германии, когда мы закончим то, что начали французы, когда мы
опередим
