Грабал Богумил - Разделенная Квартира
Богумил Грабал
РАЗДЕЛЕННАЯ КВАРТИРА
Перевод с чешского Сергея Скорвида
У нас дома жили две кошки. У матушки был ее любимец Целестин, или
Целда, а у отца -- кошечка Милитка. Целда мог позволить себе едва ли не все
на свете. Если он спал на столе в кухне, а пора было обедать, то матушка
накрывала в гостиной. Если он спал на столе в гостиной, а Милитка -- на
кухонном столе, то мы сидели на стульях, держа тарелки с едой на коленях. По
утрам кот и кошка возвращались после своих ночных странствий совершенно
мокрые от росы или перепачканные грязью и немедленно запрыгивали на кровать.
Матушка им это не запрещала, однако же если кто-нибудь из наших гостей клал
на кровать шляпу, матушка брала ее и вешала на вешалку. Когда по вечерам
матушка отправлялась в театр на репетицию, Целестин провожал ее до моста и
прятался в кустах возле газетного киоска, а, завидев возвращавшуюся матушку,
выскакивал ей навстречу, и они вместе шли домой, в пивоварню. У отца же была
Милитка, сопровождавшая его даже в кабинет и даже к мотоциклу "Орион",
который отец сам ремонтировал. Если папаше не удавалось никого уговорить
поремонтировать вместе с ним, то Милитка усаживалась на верстак, и папаша,
разбирая мотор, называл и показывал Милитке разные детали, а кошка жмурилась
и покачивала головой, будто запечатлевая в мозгу образ папы, в которого она
была влюблена. Целда тоже любил отца, но только за то, что отец любил
матушку, в которую Целда втрескался по уши. И чтобы втереться в отцовское
доверие, а также доказать, что в доме его, Целду, держат не зря, кот каждое
утро ровненько выкладывал на подоконнике пойманных за ночь мышей, а то и
крыс, которых и обнаруживал отец, подходивший к окну, чтобы посмотреть,
какая погода. И отцу приходилось кочергой стаскивать их на совок и зимой
кидать в раскаленную печь. А летом он носил их в угольном ведерке в хлев,
где, приподняв вилами навоз, хоронил. Целда весил четыре с половиной кило
(сначала я взвесился сам, а потом взял Целду на руки и так взвесил его).
Когда Целестин влюблялся, он иногда не приходил домой по две недели. Матушка
то и дело вставала, открывала окно и дверь и кричала в ночь:
-- Целестин, Целда!
И прислушивалась, но Целестин не возвращался. Однажды он не вернулся,
хотя и не был влюблен. Матушка напрасно звала его, напрасно вставала еще до
рассвета, и кричала с порога, и прислушивалась -- Целестин все не появлялся.
А потом она ходила в солодовню и кричала в дымоходы и вентиляционные шахты,
и наконец ей послышалось мяуканье. И мне пришлось забраться в этот ход и
звать Целестина. И я услыхал тоненькое мяуканье, скорее жалобный стон. Тогда
отец взял все ключи, и мы принялись открывать склады с ячменем и солодом, но
Целестин не отыскался. А за последней дверью был чердак, и там стоял
огромный чан, этакая воронка с затычкой на дне, чтобы мокрый ячмень попадал
прямиком в солодовню, и со дна воронки раздавались мяуканье и бульканье.
Отец посветил вниз, и мы увидели в воде Целестина, гладкие стенки и
пятиметровая глубина не дали ему выбраться оттуда, пока у него еще были
силы. Отец принес лестницу и спустился в чан, и, когда он вернулся с Целдой,
то кот повис на руке у счастливой матушки, словно полотенце. И матушка
затопила печь и положила на нее кота, а потом капала ему в пасть молоко из
пипетки, и Целестин, как тряпочка, лежал на печке, совершенно изнуренный
двухнедельным постом и ужасом. На второй день он уже садился, но его пока
еще качало, а на третий день он лакал молоко с
