Де Лиль-Адан Вилье - Ставка
Огюст Вилье де Лиль-адан
Ставка
Берегись: там внизу...
Народная поговорка.
В эту предосеннюю ночь старый особняк с большим садом, где обитала
черноглазая Мариель - в самом конце предместья Сент-Оноре, - казалось, спал.
Действительно, во втором этаже, в гостиной с мягкой мебелью, обитой вишневым
шелком, длинные, низко опущенные шторы за стеклами окон, выходящих на
песчаные аллеи и фонтан посередине лужайки, совершенно не пропускали
горевшего в доме света.
В глубине этой комнаты из-за широкой портьеры в стиле Генриха II,
укрепленной на металлической розетке, виднелась белая узорчатая скатерть на
освещенном столе, еще уставленном кофейными чашками, вазами с фруктами,
хрустальными бокалами, хотя в гостиной уже с полуночи играли в карты.
Под двумя пучками серебряных листьев, отражающих свет двух бра,
укрепленных на обитой тканью стене, два элегантнейшим образом одетых
господина весьма добропорядочного вида с английским - матовым - цветом лица,
длинными гладкими бакенбардами и сдержанными улыбками слегка склоняли
млечную белоснежность своих жилетов над столом для игры в экарте.
Противником одного из них был юный аббат, необычайно, хотя, в общем-то,
вполне натурально бледный (можно сказать-мертвенно-бледный), чье присутствие
в этом салоне казалось по меньшей мере странным.
Неподалеку Мариель в муслиновом дезабилье, оттенявшим черноту ее глаз,
с букетиком фиалок на груди, за которым вздымалась и трепетала некая снежная
белизна, время от времени наполняла ледяным редерером высокие тонкие бокалы
на небольшом столике, не переставая при этом раздувать губами огонек русской
папиросы, зажатой в колечке-щипчиках на ее мизинце. Так же время от времени
она улыбалась не слишком пьяным речам, которые внезапно и словно
подхлестнутый каким-то сдерживаемым порывом начинал расточать ей на ухо,
склоняясь над жемчужностью ее плеч, не занятый игрой гость. Выслушав, она
удостаивала его односложным ответом.
Затем снова наступала тишина, едва нарушаемая шелестом карт и
банковских билетов, легким звяканьем золотых монет и перламутровых жетонов.
Воздух комнаты, обстановка, драпировки - все это издавало какой-то
смутный, вялый запах, в котором смешивались душноватость бархата, легкая
едкость восточного табака, еле уловимый аромат точеного черного дерева,
нечто похожее на благоухание ириса.
Игрок в сутане из тонкого сукна - аббат Тюссер являлся одним из тех
начисто лишенных призвания священнослужителей, чья крайне неприятная порода,
к счастью, теперь, похоже, исчезает. В нем не было, однако, ничего от
маленьких аббатов былых времен, с такими пухлыми улыбающимися щечками, что
их легкомыслие оказалось почти простительным перед судом истории. Этот же -
высокого роста, какой-то грубо сколоченный, с резко выступающей нижней
челюстью - был иной, более мрачной породы. Впечатление это было столь
сильным, что временами, казалось, образ его становился еще темнее от тени
какого-то совершенного им неведомого преступления.
Особый свинцовый оттенок его бледности как бы свидетельствовал о
холодном садизме. Хитроватая усмешка на губах слегка смягчала варварскую
грубость черт этого лица. Черные зрачки, в которых таилась агрессивность,
блестели под тяжелым квадратным лбом с прямыми бровями, и сумрачный взгляд
их, часто устремленный в одну точку, был как бы от роду озабоченным.
Сдавленный еще с семинарских времен голос с металлическим оттенком с годами
обрел некую матовость, смягчавшую его резкость, и все же чувствовалось, что
это кинж
