Де Мюссе Альфред - Исповедь Сына Века
Альфред де Мюссе
Исповедь сына века
Пер. с фр. - Д.Лившиц, К.Ксанина.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Чтобы написать историю своей жизни, надо сначала прожить эту жизнь, -
поэтому я пишу не о себе.
Я был еще совсем юным, когда меня поразила чудовищная нравственная
болезнь, и теперь хочу описать то, что происходило со мной в течение трех
лет.
Будь болен я один, я не стал бы говорить об этом, но так как многие
другие страдают тем же недугом, то я и пишу для них, хотя не вполне уверен
в том, что они обратят внимание на мой рассказ. Впрочем, если даже никто
не задумается над моими словами, я все-таки извлеку из них хотя бы ту
пользу, что скорее излечусь сам и, как лисица, попавшая в западню, отгрызу
прищемленную лапу.
2
Во время войн Империи, когда мужья и братья сражались в Германии,
встревоженные матери произвели на свет пылкое, болезненное, нервное
поколение. Зачатые в промежутке между двумя битвами, воспитанные в
коллежах под бой барабанов, тысячи мальчиков хмуро смотрели друг на друга,
пробуя свои хилые мускулы. Время от времени появлялись их отцы; обагренные
кровью, они прижимали детей к расшитой золотом груди, потом опускали их на
землю и снова садились на коней.
Один только человек жил тогда в Европе полной жизнью. Остальные
стремились наполнить свои легкие тем воздухом, которым дышал он. Каждый
год Франция дарила этому человеку триста тысяч юношей. То была дань,
приносимая Цезарю, и если бы за ним не шло это стадо, он не мог бы идти
туда, куда его вела судьба. То была свита, без которой он не мог бы пройти
через весь мир, чтобы лечь потом в узенькой долине пустынного острова под
сенью плакучей ивы.
Никогда еще люди не проводили столько бессонных ночей, как во времена
владычества этого человека. Никогда еще такие толпы безутешных матерей не
стояли у крепостных стен. Никогда такое глубокое молчание не царило вокруг
тех, кто говорил о смерти. И вместе с тем никогда еще не было столько
радости, столько жизни, столько воинственной готовности во всех сердцах.
Никогда еще не было такого яркого солнца, как то, которое осушило все эти
потоки крови. Некоторые говорили, что бог создал его нарочно для этого
человека, и называли его солнцем Аустерлица. Но нет, он создавал его сам
беспрерывным грохотом своих пушек, и облака появлялись лишь на другой день
после сражений.
Вот этот-то чистый воздух безоблачного неба, в котором сияло столько
славы, где сверкало столько стали, и вдыхали дети. Они хорошо знали, что
обречены на заклание, но Мюрата они считали неуязвимым, а император на
глазах у всех перешел через мост, где свистело столько пуль, казалось, он
не может умереть. Да если бы и пришлось умереть? Сама смерть в своем
дымящемся пурпурном облачении была тогда так прекрасна, так величественна,
так великолепна! Она так походила на надежду, побеги, которые она косила,
были так зелены, что она как будто помолодела, и никто больше не верил в
старость. Все колыбели и все гробы Франции стали ее щитами. Стариков
больше не было, были только трупы или полубоги.
Но вот однажды бессмертный император стоял на холме, созерцая, как семь
народов убивают друг друга. Он думал о том, весь ли мир будет принадлежать
ему, или только половина его, когда Азраил пронесся над ним, задел его
кончиком крыла и столкнул в Океан. Услыхав шум его падения, умирающие
властители поднялись на смертном одре, и, протянув крючковатые пальцы, все
царственные пауки разорвали Европу на части, а из пурпурной тоги Цезаря
сшили себе наряд Арлекина.
