Джеймс Генри - Европейцы
Генри Джеймс
Европейцы
Пер. - Л.Полякова.
1
Когда из окон хмурой гостиницы смотришь на тесное кладбище,
затерявшееся в толчее равнодушного города, вид его ни при каких
обстоятельствах не может радовать глаз, особенно же после унылого мокрого
снегопада, словно изнемогшего в безуспешных попытках принарядить эти
обветшалые надгробья и могильную сень. Но если в довершение всего
календарь показывает, что вот уже шесть недель как наступила
благословенная пора весны, а воздух между тем отягощен ледяной изморосью,
тогда, согласитесь сами, в пейзаже этом представлено все, что способно
нагнать тоску. По крайней мере так думала в некий день, точнее 12 мая,
тому назад лет тридцать одна дама, стоя у окна лучшей гостиницы старинного
города Бостона. Она стояла там никак не менее получаса - не подряд,
конечно, - время от времени она отходила от окна и в нетерпении кружила по
комнате. Камин пылал, над горящими углями порхало легкое синеватое пламя,
а вблизи камина за столом сидел молодой человек и усердно работал
карандашом. Перед ним лежали листы бумаги, небольшие одинаковой величины
квадраты, которые он, судя по всему, покрывал рисунками - странного вида
фигурками. Работал он быстро, сосредоточенно, порой откидывал назад голову
и рассматривал рисунок, отодвинув его на расстояние вытянутой руки, и все
время что-то весело напевал или насвистывал себе под нос. Кружа по
комнате, дама всякий раз задевала его мимоходом; ее пышно отделанные юбки
были необъятны. Но она ни разу не взглянула на его работу - взглядом она
удостаивала лишь висевшее над туалетным столиком в противоположном конце
комнаты зеркало. Перед ним она на мгновение останавливалась и обеими
руками сжимала себе талию или, поднеся их - а руки у нее были пухлые,
прелестные - к волосам, то ли поглаживала, то ли приглаживала выбивавшиеся
из прически завитки. У внимательного наблюдателя могла бы, пожалуй,
мелькнуть мысль, что пока дама урывками производила этот смотр,
меланхолическое выражение исчезало с ее лица, но стоило ей только подойти
к окну, и черты ее снова явственно отражали все признаки неудовольствия.
Впрочем, откуда же было взяться удовольствию, если все вокруг к этому
ничуть не располагало? Оконные стекла были заляпаны снегом, надгробные
камни внизу на кладбище, казалось, покосились, чтобы как-то увернуться и
сохранить лицо. От улицы их отделяла высокая чугунная ограда; по другую ее
сторону, переминаясь с ноги на ногу в подтаявшем снегу, толпились в
изрядном количестве бостонцы. Многие из них поглядывали то вправо, то
влево, как бы чего-то дожидаясь. Время от времени к тому месту, где они
стояли, подъезжал странного вида экипаж - дама у окна, при весьма обширном
знакомстве с плодами человеческой изобретательности, никогда ничего
подобного не видела: это был огромный приземистый ярчайшего цвета омнибус,
украшенный, насколько она могла разглядеть, бубенчиками, который влачила
по пробитым в мостовой колеям, подбрасывая на ходу, немилосердно громыхая
и скрежеща, пара на диво низкорослых лошадок. Когда сей экипаж приближался
к определенному месту, толпившиеся у кладбищенской ограды люди - а большей
частью это были женщины с пакетами и сумками в руках, бросались к нему,
словно движимые единым порывом, - так рвутся в спасательную шлюпку на
море, - и исчезали в его необъятных недрах, после чего спасательная
шлюпка, или спасательный вагон (как дама у окна в рассеянии окрестила
его), подскакивая и позвякивая, отбывал на своих невидимых колесах,
