Джеймс Генри - Поворот Винта
Генри Джеймс
Поворот винта
Мы сидели перед камином и, затаив дыхание, слушали рассказчика, однако,
помимо того что рассказ был страшный, как оно и полагается в старом доме
накануне рождества, помнится, никаких комментариев на этот счет не
последовало, пока кто-то не обронил замечания, что он впервые слышит, чтобы
такой призрак явился ребенку. Упомяну, кстати, что речь шла о появлении
призрака в точно таком же старом доме, в каком собрались мы. Маленькому
мальчику, спавшему в одной комнате с матерью, явилось самое ужасное
привидение; он разбудил мать - не для того чтобы она успокоила и снова
убаюкала его, но чтобы она и сама, прежде чем успокоить ребенка, увидела то,
что так его напугало. Как раз эти слова, не сейчас же, а позже вечером,
вызвали у Дугласа реплику, на любопытное следствие которой я обращаю
внимание читателя. Кто-то из нас рассказал еще одну, не слишком
увлекательную историю, но, сколько я мог заметить, Дуглас ее не слушал. Судя
по этому признаку, я решил, что ему самому хочется что-то рассказать, а
слушателям остается только ждать, когда он начнет. И в самом деле, нам
пришлось дожидаться всего два дня, но еще в тот же вечер, перед тем как мы
разошлись по комнатам, он высказал то, что лежало у него на душе.
- Каков бы ни был призрак мистера Гриффина, я совершенно согласен, что
в его появлении ребенку такого нежного возраста есть нечто странное.
Насколько мне известно, это не первый случай подобного рода, когда в событии
участвует ребенок. Если один ребенок дает действию новый поворот винта, то
что вы скажете о двух детях?
- Мы, разумеется, скажем, что это дает винту два поворота! А кроме того
то, что мы хотим о них послушать.
Как сейчас вижу Дугласа, стоящего перед камином; повернувшись к огню
спиной и засунув руки в карманы, он глядел на собеседников сверху вниз.
- До сих пор никто не знает этой истории, кроме меня. Уж слишком она
страшна.
Естественно, раздалось несколько голосов, утверждавших, что это-то и
придает ей особенную цену, а наш друг, спокойно предвкушая свои триумф,
обвел взглядом всех собравшихся и продолжал:
- Эту историю не с чем сравнивать. Я не знаю ничего страшнее.
- Неужели нет ничего страшнее? - помнится, спросил я.
Казалось, ему не так просто было ответить: он, видимо, затруднялся дать
более точное определение. Проведя рукой по глазам, он слегка поморщился:
- Да... по ужасу... по леденящему ужасу...
- Ах, какая прелесть! - воскликнула одна из дам.
Дуглас не обратил на нее внимания; он смотрел на меня, но так, словно
видел не меня, а то, о чем сейчас говорил.
- По сверхъестественной жути, по страданию и по мукам.
- Ну, хорошо, - сказал я, - если так, садитесь и начинайте свой
рассказ.
Он снова стал лицом к камину и, толкнув ногою полено, с минуту глядел в
огонь. Потом обратился к нам:
- Начать так сразу я не могу. Придется посылать в город.
Все единодушно запротестовали; посыпался град упреков, и тогда Дуглас,
видимо, поглощенный своими мыслями, объяснил нам:
- Все это записано, а рукопись заперта в столе, и уже много лет к ней
никто не прикасался. Надо написать моему доверенному и послать ему ключ: он
достанет пакет и пришлет сюда.
Казалось, ко мне в особенности он обращался с этими словами, словно
умоляя оказать ему помощь в его колебаниях. Он разбил лед, нараставший в
течение многих зим; очевидно, у него были свои причины молчать так долго.
Остальным не хотелось откладывать чтение, но меня пленили именно его
колебания. Я уговорил Дугласа послат
