Диккенс Чарльз - Прогулка По Работному Дому
prose_classic Чарльз Диккенс Прогулка по работному дому 1850 ru en Л. Борового Vitmaier FB Tools 2006-03-01 http://www.lib.ru Кудрявцев Г.Г. 7A784764-B6E1-4A75-AC69-A95DF8568E53 1.0 v 1.0 — создание fb2 Vitmaier
Собрание сочинений в тридцати томах Государственное издательство художественной литературы Москва 1960 Чарльз Диккенс
ПРОГУЛКА ПО РАБОТНОМУ ДОМУ
Однажды в воскресенье я присутствовал на богослужении в церкви большого столичного работного дома. Кроме священника, причетника и еще очень немногих лиц из начальства, здесь были одни только пауперы.
Дети сидели на галереях; женщины — внизу, в зале и в одном из боковых приделов; мужчины в другом приделе. Служба прошла пристойно, хотя проповедь могла быть гораздо лучше приноровлена к пониманию и условиям жизни слушателей.
Священник вознес обычные молитвы (которые в таком месте приобретали большее, чем обычно, значение) за сирот и вдов, за всех болящих — взрослых и детей, — за всех обездоленных и угнетенных; за ниспослание помощи и утешения всем слабым духом и очищения всем согрешившим; за всех, кто в опасности, в нужде и в горе. Пастве было предложено помолиться об исцелении тяжелобольных, находящихся в лазарете, а те, что уже поправлялись после болезни, воздавали благодарение небу.
Среди присутствующих было несколько молодых женщин отталкивающего вида и мрачных молодых мужчин; но их было немного — видимо, личности этого рода держатся подальше от молений. Большинство лиц (кроме детских), подавленные и приниженные, были лишены красок.
Много было стариков самого различного вида. Что-то бормочущие, с мутным взором, в очках, слабоумные, глухие, хромые; они растерянно моргали, когда солнечный луч пробивался порой в открытые двери с замощенного двора, приставляли иссохшие руки к ушам или подносили их козырьком к подслеповатым глазам; одни уставились в молитвенники, другие улыбались неизвестно чему или дремали, сгорбившись и привалившись к стене.
Тут были зловещие старухи — скелеты в чепцах и накидках, — то и дело утиравшие глаза грязными тряпочками взамен носового платка; были и уродливые старые чудища обоего пола с выражением какого-то идиотического блаженства, от которого становилось не по себе. В общем, грозный дракон Пауперизма предстал здесь в весьма беспомощном виде: без зубов, без когтей, с тяжелой одышкой, — такого явно не стоило заковывать в цепи.
Когда служба закончилась, я вместе с теми гуманными и благочестивыми джентльменами, которые были обязаны совершить эту прогулку в это воскресное утро, прошел через весь мирок бедности, заключенный в стенах работного дома. Там проживало полторы-две тысячи пауперов — от новорожденного младенца и тех, кто еще даже не явился в мир пауперов, до старика, лежавшего на смертном одре.
В комнате, выходившей на убогий двор, где бродили несколько безучастных ко всему женщин, пытаясь согреться под неверным солнцем позднего мартовского утра — это была, если уж говорить правду, «Чесоточная палата», — у запыленного очага торопливо натягивала на себя платье женщина, каких не раз рисовал Хогарт[1]. То была сиделка этой отвратительной палаты, из числа призреваемых бедняков, худосочная, костлявая, неопрятная, словом, самая неприглядная на вид.
Но когда мы заговорили с нею о вверенных ей больных, она отвернулась, так и не успев одеться, и вдруг заплакала горючими слезами. Тут не было ни притворства, ни раздражения, ни попыток разжалобить нас, ни слезливой чувствительности — это был вопль души, терзаемой большим горем. Отвернув от нас взлохмаченную голову,
