Доде Альфонс - Дом Продается
Альфонс Доде
Дом продается
Перевод А. Кулишер
Над деревянной кое-как сколоченной калиткой, в широкой щели которой
песок сада смешивался с пылью большой дороги, давно уже была прибита дощечка
с надписью: "Дом продается". Летом она висела неподвижно под жаркими лучами
солнца, осенью ее трепал и рвал ветер. Вокруг была такая тишина, что,
казалось, дом не только продается, но уже покинут его обитателями.
Однако там кто-то жил. Сизый дымок, поднимавшийся из кирпичной трубы,
которая немного выступала над каменной оградой, говорил о том, что здесь
течет чья-то жизнь, столь же малозаметная, скромная и унылая, как дымок
этого убогого очага.
Да и в саду, видневшемся сквозь шаткие доски калитки, ничто не
напоминало той заброшенности, той пустоты, того беспорядка, какие обычно
предшествуют продаже или отъезду и возвещают об этих событиях. Там тянулись
ровные, прямые дорожки, виднелись круглые беседки, у водоема хранились
лейки, у стены дома стояли садовые инструменты. То был скромный крестьянский
домик, прилепившийся к косогору, двухэтажный с теневой стороны, одноэтажный
-- с солнечной; с этой стороны дом напоминал оранжерею: на ступеньках лежали
груды стеклянных колпаков, опрокинутые пустые цветочные горшки. Другие
горшки, в которых цвели герань и вербена, были аккуратно расставлены на
горячем белом песке. Если не считать двух-трех больших вязов, сад был весь
на солнцепеке. Знойные лучи падали на фруктовые деревья, рассаженные
шпалерами: листва их была разрежена, чтобы сочнее наливались плоды. Тут же
росла клубника, и на высоких колышках вился горошек. Посреди всех этих
растений, этого покоя и порядка по дорожкам весь день кружил старик в
соломенной шляпе; он без устали подрезал, подчищал ветки и бордюры, а когда
жара спадала, принимался за поливку.
Старик не вел знакомства ни с кем в околотке. У него никогда никто не
бывал, кроме булочника, тележка которого останавливалась у каждого дома на
единственной улице деревни. Иногда, прочитав объявление, какой-нибудь
прохожий, подыскивавший себе участок на одном из этих пологих склонов, таких
плодородных, словно созданных для фруктовых садов, звонил у калитки. Сначала
дом оставался безмолвным. После повторного звонка из глубины сада доносился
стук деревянных башмаков; стук медленно приближался, и старик с сердитым
видом приоткрывал калитку.
- Что вам угодно?
- Этот дом продается?
- Да, - с усилием отвечал старик. -- Да... он продается, но
предупреждаю вас: за него просят очень дорого...
И рукой, готовой снова запереть калитку, он преграждал доступ в сад.
Глаза его сверкали гневом, они выпроваживали вас; он не двигался с места,
охраняя, словно дракон, свои грядки и посыпанный песком дворик. Люди уходили
и шли своей дорогой, спрашивая себя, что это за чудак, с которым им довелось
столкнуться, и что за странное безумие объявлять, что дом продается, когда
так страстно желаешь его сохранить.
Для меня эта тайна нашла разгадку. Однажды, проходя мимо домика, я
услышал взволнованные голоса, громкий спор.
- Дом нужно продать, отец, его нужно продать... Вы дали нам слово.
И дрожащий голос старика:
- Да ведь я и сам хочу продать, дети... право! Ведь я вывесил
объявление!
Таким образом я узнал, что на продаже дома настаивают сыновья и
невестки старика, мелкие парижские лавочники. Это они требовали, чтобы он
расстался с дорогим ему уголком земли. По каким причинам? Не знаю.
Достоверно одно: они находили, что дело чрезмерно затягивается, и с этого
дня начали приез
