Мелконян Агоп - Бедный Мой Бернардье
АГОП МЕЛКОНЯН
БЕДНЫЙ МОИ БЕРНАРДЬЕ
перевод с болгарского Жеко Алексиев
Съежившись за колонной, я безутешно рыдаю, оплакивая Бернардье, самого
себя, а заодно и унесенный потоком с головы +МН-103 красивый венок из
ромашек...
В зеркале - чужое отражение. Печальное лицо с небольшой бородкой,
заострившиеся скулы... Ничто не напоминает о прежнем +ВВ-561 - так я
именовался до того, как очутился в бедламе Бернардье. Некогда у меня были
широкие плечи, выдававшие недюжинную физическую силу, мускулы, которые так
и играли под кожей, я обладал голосом категории "А", но утомительные
переезды под палящим солнцем и борьба за энергию иссушили мое тело.
Магистрали Бернардье не признавал, и мы вынуждены были трястись на
примитивных повозках, крытых пестрым брезентом, подальше от главных дорог и
людских глаз, скрываясь от космической полиции и избегая электронных
радаров групп супернравственности, ночевать в раскинутых на скорую руку
шатрах, укладываясь на соломенные тюфяки вплотную друг к другу: плечо к
плечу, бедро к бедру, да еще вдобавок выключаясь на ночь, ибо Бернардье
беден и ему приходится экономить. Господи, до чего же беден этот Бернардье!
И так уже целых десять лет. Не сомневаюсь - он ненормальный. Да оно и
видно - этот отшельник до сих пор ходит в затертых донельзя костюмах
двадцатого века и носит галстук-бабочку из красной ткани с искоркой.
Вообще-то он добряк, но не может сдержать отвратительной дрожи и поминутно
не отплевываться, потому что сигары горчат. Он и впрямь добряк, любит нас
как собственных детей, заботится о каждом, но у него вечно пусто в
карманах, и по вечерам он отправляет - КТ-767 воровать для себя съестное, а
потом прячется с добычей за шатер и с жадностью голодного пса набрасывается
на нее, утирая слюни прямо рукавом.
Таким Бернардье был всегда - ходячий анахронизм, неизвестно зачем
выпущенный на волю из исторического музея. И даже тогда, когда десять лет
назад мы впервые встретились в его тесной конторке - так он именовал пустой
контейнер, приобретенный по случаю у разорившейся коммерческой фирмы и
установленный в какой-нибудь сотне метров от городской свалки.
Подозрительно озираясь, хотя бояться было некого, он заговорщицким
тоном спросил:
- Ты знаешь, что такое театр, мой мальчик?
И поскольку вид мой подсказывал, что утвердительного ответа ждать не
приходится, продолжил:
- О, театр - это изумительная вещь! Представь себе пустую сцену,
которая внезапно оживает, превращаясь то в дом, то в городской рынок или
зал суда. Понимаешь, сцена способна вместить в себя весь мир, высвечивает
судьбы и характеры, на ней сплетаются в тугой узел конфликты, но все это -
вымысел, придуманная людьми игра. Честное слово, не знаю ничего более
прекрасного, чем эта игра, мой мальчик! Тебя словно подменяют, ты даже
начинаешь говорить иначе, словом, на свет божий появляется другой человек,
и ты вдыхаешь в него жизнь...
Бернардье говорил приподнятым тоном, к тому же он обильно услащал свою
речь жестами. Похоже, к этой игре он испытывал болезненную привязанность и
старался заразить своей любовью и меня.
- О театре я знаю от своего деда, - признался он. - В молодости дед
побывал в настоящем театре с плюшевыми креслами и занавесом, с
профессиональными актерами. Ей-богу, не вру, он мне рассказывал. Давали
что-то из Мольера. Ты знаешь, кто такой Мольер? Впрочем, откуда тебе знать!
Вас ведь ничему не учат. Вы же просто третьесортные биомеханические
игрушки, не лучше детских кукол с пружинным заводом..
