Миллхаузер Стивен - Говорит Каспар Хаузер
Стивен Миллхаузер
ГОВОРИТ КАСПАР ХАУЗЕР
Перевод Анастасии Грызуновой
Дамы и господа, жители Нюрнберга. Высокие гости. С немалым изумлением стою
я сегодня перед вами по случаю третьей годовщины моего прибытия к вам в город.
Вспоминая грубую тварь, полуидиота, полускотину, что вдруг возникла на ваших
улицах в тот день - неразборчиво бормоча - спотыкаясь - рыдая - ослепленную
солнечным светом - согбенную и чахлую тварь - потерянную - невыразимо
потерянную - тварь, которую с первых лет жизни заперли в темном склепе, - и
затем думая о молодом господине в сюртуке и безупречном галстуке, что стоит
сейчас перед вами, - должен признаться, я чувствую некое внутреннее
головокружение. Точно я - не более чем греза, фантастическая греза - ваша
греза, дамы и господа, жители Нюрнберга. Ибо каков бы ни был я, похороненный
глубже мертвецов, я всегда помню, до какой степени я - ваше создание. Под
терпеливым руководством профессора Даумера, коему я благодарен безмерно, меня
вылепили в ваше подобие. Я есть вы - и вы - и вы - я, кто лишь несколько
кратких лет назад валялся ниже скотины.
Разумеется, я понимаю, что мое развитие еще далеко не завершено. На этот
счет я не питаю иллюзий. Входя в помещение, я прекрасно чувствую случайные
взгляды изумления или жалости, не говоря о взглядах более тонких и более
тлетворных - можно назвать их любезно подавленными изумлением или жалостью.
Даже сейчас я, взрослый двадцатилетний мужчина, не умею естественно держать
руки и ощущаю, как нелепо они свисают по бокам с немного растопыренными
пальцами. У меня неуверенная походка. Это особенно видно, когда я оказываюсь в
центре внимания: меня бросает в легкую качку, или же я словно падаю вперед и
быстро переставляю ноги, пытаясь сохранить равновесие. Я также не способен в
совершенстве управлять лицом - оно то и дело хмурится или изображает детское
удивление. Даже слова мои не всегда появляются с плавностью, которой я
добиваюсь, но вываливаются стремительным потоком или же неестественно
медленно. Порой я оступаюсь и падаю в яму или колодец печали, глубокую яму, и
падение в нее бесконечно; сами стены падают; и падая, никогда не достигая дна,
ибо его нет, я гляжу вверх и высоко-высоко, в вечно отдаляющемся крошечном
круге света, вижу лица, что глядят на меня с невообразимой вышины - это ваши
лица, дамы и господа, жители Нюрнберга. Ибо хотя я сформирован по вашему
подобию, я в то же время настолько ниже вас, что одна попытка взглянуть вам в
лицо вызывает головокружение. Уж это ясно.
Тем не менее, невзирая на подобные пробелы в моем развитии, полагаю, что
могу сказать: я прошел удивительно долгий путь. Безусловно, замечателен тот
факт, что я способен прямо стоять здесь перед вами после того, как целую жизнь
провел прикованным к земле. Но стоит ли напоминать вам мою и без того хорошо
известную историю? Достаточно двух примеров. Помню случай вскоре после моего
прибытия сюда - пока меня еще держали в замке, в башне Вестнер. Однажды мой
тюремщик, который был всегда со мною ласков, принес мне предмет, какого я
раньше не видел. Какая-то палочка - я едва мог ее разглядеть, поскольку из-за
своего невежества еще не умел ясно различать предметы; но на верхушке
светилось что-то яркое - оно мне понравилось и поглотило все мое внимание.
Тюремщик поставил палочку на стол. Возбужденный и восхищенный, я потянулся к
ней. Палка меня укусила. Я испуганно вскрикнул и отдернул руку. На лице
надзирателя я заметил тревогу - тревогу, напугавшую меня еще больше
