Мулиш Харри - Симметрия
Харри Мулиш
Симметрия
I
Вполне могло быть, что однажды ранней весной (когда в Париже была
провозглашена Коммуна) в Праге вдоль статуй святых на Карловом мосту мела
снежная вьюга. Под мостом по Влтаве плыли льдины, над мостом луна и звезды
скрывались за серыми тучами, а вокруг лежал старый город алхимиков, который
еще не скоро станет городом коммунистов: кривые улочки и вросшие в землю дома
переплелись словно корни большого дерева. И я вижу своего дедушку
девятнадцатилетним студентом в комнатушке в самом центре города, у подножия
Градчан.
Высокая кафельная печь пышет жаром. Стоя перед зеркалом, молодой человек
завязывает черный галстук. В зеркале отражается бледное, гладко выбритое лицо
- тонкие губы, чуть раскосые глаза, темные, мягкие, прямые и длинные волосы.
За его спиной - стол, заваленный книгами и бумагами; "Основания политической
экономии" Менгера, только что вышедшие в свет, открыты. ("Капитала" Маркса,
первая часть которого издана уже несколько лет назад, нигде не видно.) Дедушка
застегивает жилет на все пуговицы и к верхней прикрепляет серебряную цепочку
часов. В такую погоду он бы предпочел остаться дома, но не хочет, чтобы
пропадал билет. (Впоследствии дедушка станет директором банка.)
О лекции он узнал из объявления, вывешенного в вестибюле Карлова
университета:
В Немецком офицерском клубе
Проф. д-р Эрнст Мах
читает лекцию
о симметрии
Начало в 20 часов.
Приятели утверждали, что Мах - гений как в области естественных наук, так
и в философии. Семь лет назад, когда ему было двадцать шесть, он уже получил
должность профессора. Подобные разговоры завистливых приятелей дедушку не
волновали. Лично он к научной карьере совсем не стремился. Он просто хотел
найти хорошую работу, иметь красивый дом, славную жену и троих послушных
ребятишек. Но он был не прочь воочию увидеть гения - такого ему еще не
доводилось.
Сгорбившись, сунув одну руку в карман пальто, а другой придерживая шляпу,
дедушка шагает по Карлову мосту, направляясь в Немецкий офицерский клуб. Пока
он шел между домами, было не так уж холодно, но здесь, над рекой, холод
пронизывает до костей. Вправе ли я утверждать, что я, его внук, уже существую
как непроросшее семя, глубоко под черным зимним пальто, которое на груди и
плечах быстро побелело от снега? Во всяком случае, никто не может запретить
мне предположить это. Под высокими дедушкиными ботинками скрипит снег, снежный
вихрь превращает свет газовых фонарей в волшебное марево. Черные статуи тоже с
одной стороны побелели. Дедушка слышит, как льдины бьются об опоры моста.
Одинокая фигурка между двух берегов, идет он, заключенный в XIX веке, нос у
него покраснел от холода.
Через низкие ворота он выходит на площадь в форме трапеции. Здесь снег
вдруг начинает падать отвесно, мягко; перед клубом лежит озерцо желтого света.
Из улиц и переулков прибывают люди, пешком и в экипажах, в пушистой тишине,
лошади с каждым выдохом извергают из ноздрей клубы пара, словно желая походить
на машины, которые скоро вытеснят их из жизни. Цилиндры, тросточки, юбки с
бантами. Дедушку мало интересует окружающее, но эта картина - из тех, что
много лет спустя внезапно оживают в памяти, возможно, на смертном одре: ярко
освещенное здание, и люди, и чистый снег, и все как бы говорит: до чего же
хороша была жизнь, больше так никогда не будет. Возможно, тогда дедушка
спросит себя, когда же он был, этот зимний вечер; но лекция Маха исчезнет из
его памяти. (Дедушка скончался в 1915 году; задним числом
