О'Генри - Друг - Телемак
О. Генри
Друг - Телемак
Вернувшись с охоты, я поджидал в маленьком городке
Лос-Пиньос, в Нью-Мексико, поезд, идущий на юг. Поезд
запаздывал на час. Я сидел на крыльце ресторанчика
"Вершина" и беседовал о смысле жизни с Телемаком Хиксом, его
владельцем.
Заметив, что вопросы личного характера не исключаются, я
спросил его, какое, животное, очевидно давным-давно,
скрутило и обезобразило его левое ухо. Как охотника меня
интересовали злоключения, которые могут постигнуть человека,
преследующего дичь.
- Это ухо, - сказал Хикс, - реликвия верной дружбы.
- Несчастный случай? - не унимался я.
- Никакая дружба не может быть несчастным случаем, -
сказал Телемак, и я умолк,
- Я знаю один-единственный случай истинной дружбы, -
продолжал мой хозяин, - это случай полюбовного соглашения
между человеком из Коннектикута и обезьяной. Обезьяна
взбиралась на пальмы в Барранквилле и сбрасывала человеку
кокосовые орехи. Человек распиливал их пополам, делал из
них чашки, продавал их по два реала за штуку и покупал ром.
Обезьяна выпивала кокосовое молоко. Поскольку каждый был
доволен своей долей в добыче, они жили, как братья. Но у
человеческих существ дружба - занятие преходящее:
побалуются ею и забросят.
Был у меня как-то друг, по имени Пейсли Фиш, и я
воображал, что он привязан ко мне на веки вечные. Семь лет
мы бок о бок добывали руду, разводили скот, продавали
патентованные маслобойки, пасли овец, щелкали фотографии и
все, что попадалось под руку, ставили проволочные изгороди и
собирали СЛЕИВЫ. И думалось мне что ни человекоубийство, ни
лесть, ни богатство, ни пьянство, никакие ухищрения не
посеют раздора между мной и Пейсли Фишем. Вы и представить
себе не можете, как мы были дружны. Мы были друзьями в
деле, но наши дружеские чувства не оставляли нас в часы
досуга и забав. Поистине у нас были дни Дамона и ночи
Пифиаса (1).
Как-то летом мы с Пейсли, нарядившись как полагается,
скачем в эти самые горы Сан-Андрес, чтобы на месяц окунуться
в безделье и легкомыслие. Мы попадаем сюда, в Лос-Пиньос, в
этот Сад на крыше мира, где текут реки сгущенного молока и
меда. В нем несколько улиц и воздух, и куры, и ресторан.
Чего еще человеку надо!
Приезжаем мы вечером, после ужина, и решаем обследовать,
какие съестные припасы имеются в ресторане у железной
дороги. Только мы уселись и отодрали ножами тарелки от
красной клеенки, как вдруг влетает вдова Джессап с горячими
пирожками и жареной печенкой.
Это была такая женщина, что даже пескаря ввела бы в грех.
Она была не столько маленькая, сколько крупная и, казалось,
дух гостеприимства пронизывал все ее существо. Румянец ее
лица говорил о кулинарных склонностях и пылком темпераменте,
а от ее улыбки чертополох мог бы зацвести в декабре месяце.
Вдова Джессап наболтала нам всякую всячину: о климате, об
истории, о Теннисоне, о черносливе, о нехватке баранины и, в
конце концов, пожелала узнать, откуда мы явились.
- Спринг-Вэлли, - говорю я.
- Биг-Спринг-Вэлли, - прожевывает Пейсли вместе с
картошкой и ветчиной.
Это был первый замеченный мною признак того, что старая
дружба fidus Diogenes между мною и Пейсли окончилась
навсегда. Он знал, что я терпеть не могу болтунов, и
все-таки влез в разговор со своими вставками и
синтаксическими добавлениями. На карте значилось
Биг-Спринг-Вэлли, но я сам слышал, как Пейсли тысячу раз
говорил просто Спринг-Вэлли.
Больше мы не сказали ни слова и, поужинав, вышли и
уселись на рельсах. Мы слишком долго были знакомы, чтобы не
знат
