О'Генри - Миг Победы
О. Генри
Миг победы
Перевод Валентины Ржевской
Бен Грейнджер, двадцати девяти лет от роду, ветеран войны - как вам
следует догадаться, недавней (1). В городке Кадисе, постоянно
продуваемом ветрами с Мексиканского залива, он ведает почтой и держит
на себе всю торговлю.
Бен помог выбить испанца из твердыни на Больших Антильских
островах, а потом, прошагав полмира, туда-сюда прохаживался в качестве
классного наставника между партами школы на открытом воздухе, где в
пламени горящих тропиков мы наставляли на ум взбунтовавшегося
филиппинца. Теперь, когда штык его источился в нож для резки сыра,
немногочисленная гвардия закадычных друзей Бена проводит сбор уже не в
чаще джунглей Минданао, а под сенью его славно срубленной веранды. Бен
всегда отдавал предпочтение делам перед словами, хотя не чуждается
также рассуждения и проникновения в суть мотива, как подтверждает
следующая рассказанная им история.
- С чего бы это, - спросил он меня как-то лунным вечером, когда мы
сидели среди его бочек и ящиков - вообще сдалось людям пускаться в
опасности, нужды, пожары, беды, битвы и прочие такие крайности? На что
это человеку? Зачем он стремится превзойти ближнего, быть смелее,
сильнее, наглее и во всем заметнее даже лучших друзей? Чего ради? Ведь
не ради того, чтобы просто глотнуть свежего ветерку да поразмяться.
Твое мнение, Билл: с какой целью нормальный мужик, вообще говоря,
добавляет своих честолюбия и возни в суету безмерную на базарных
площадях и в ученых диспутах, в тирах, читальнях, на полях сражений и
площадках для гольфа, беговых дорожках, аренах и в прочих уголках
белого света, цивилизованных и наоборот?
- Полагаю, Бен, - по здравом рассуждении ответил я, - все причины,
побуждающие человека искать славы, могут быть с уверенностью сведены к
трем: честолюбию, то есть жажде всеобщего восторга, алчности, что
видит в успехе его материальную сторону, и любви некой женщины,
принадлежащей ему либо желанной.
Бен размышлял над моими словами, пока пересмешник на верхушке
москитного дерева у веранды исполнил трелей на дюжину тактов.
- Я считаю, - сказал он - что, руководствуясь правилами,
прописанными во всяческих книжках и исторических альманахах, ты
поставил диагноз почти исчерпывающий. Но мне пришел на память один
прежний знакомец мой, Вилли Роббинс. Расскажу тебе о нем, если не
возражаешь, и пойду запирать на ночь лавочку.
Вилли был из тех ребят, с которыми я в Сан-Августине водился. Я там
в фирме работал - "Бренди и Мерчисон", готовое платье и товары для
ранчо оптом. Вилли я знавал и по танцевальным вечерам, и по
спортивному клубу, и в роте одной служили. Бывало, каждую неделю все
наши скопом наяривали для потехи серенаду или квартет где-нибудь на
улице по три ночи кряду, и Вилли исправно звонил в треугольник.
Ему его имя очень подходило. Грузный такой, жирнастый, и выражение
лица в точности как у безутешного агнца, покинутого на произвол
судьбы: "Где ты скрылась, моя Мэри?"(2) Для полноты картины
недоставало только овечьей шерсти.
И вот этого Вилли от девушек было колючей проволокой не отгородить.
Знаешь, есть такие парни - не поймешь, не то он святой, не то
чокнутый; рвется в атаку, а от каждого шага дрожит, но коли выдался
подходящий случай, тут уж он отважно приступает и принимается клеить.
Вилли вечно крутился на "увеселительных мероприятиях", как выразилась
бы утренняя газета: физиономия сияет и лучится, чистый клоун, а
самочувствие прескверное, точно у сырой устрицы под сладким соусом.
Та
