О'Генри - Во Имя Традиции
О. Генри
Во имя традиции
Есть в году один день, который принадлежит нам. День,
когда все мы, американцы, не выросшие на улице, возвращаемся
в свой отчий дом, лакомимся содовым печеньем и дивимся тому,
что старый колодец гораздо ближе к крыльцу, чем нам
казалось. Да будет благословен этот день! Нас оповещает о
нем президент Рузвельт (1). Что-то говорится в эти дни о
пуританах, только никто уже не может вспомнить, кто они
были. Во всяком случае мы бы, конечно, намяли им бока, если
б они снова попробовали высадиться здесь. Плимут Рокс? (2)
Вот это уже более знакомо. Многим из нас пришлось перейти
на курятину, с тех пор как индейками занялся могущественный
Трест. Не иначе, кто-то в Вашингтоне заранее сообщает им о
дне праздника.
Великий город, расположенный на восток от поросших
клюквой болот, возвел День Благодарения в национальную
традицию. Последний четверг ноября - это единственный день
в году, когда он признает существование остальной Америки, с
которой его соединяют паромы. Это единственный чисто
американский день. Да, единственный чисто американский
праздник.
А теперь приступим к рассказу, из которого будет видно,
что и у нас, по эту сторону океана, существуют традиции,
складывающиеся гораздо быстрее, чем в Англии, благодаря
нашему упорству и предприимчивости.
Стаффи Пит уселся на третьей скамейке направо, если войти
в Юнион-сквер с восточной стороны, у дорожки напротив
фонтана. Вот уже девять лет, как в День Благодарения он
приходил сюда ровно в час дня и садился на эту скамейку, и
всегда после этого с ним происходило нечто - нечто в духе
Диккенса, от чего жилет его высоко вздымался у него над
сердцем, да и не только над сердцем.
Но в этот год появление Стаффи Пита на обычном месте
объяснялось скорее привычкой, чем чувством голода, приступы
которого, по мнению филантропов, мучают бедняков именно с
такими длительными интервалами.
Пит безусловно не был голоден. Он пришел с такого
пиршества, что едва мог дышать и двигаться. Глаза его,
напоминавшие две ягоды бесцветного крыжовника, казались
воткнутыми во вздутую, лоснящуюся маску. Дыханье с
присвистом вырывалось из его груди, сенаторские складки жира
на шее портили строгую линию поднятого воротника. Пуговицы,
неделю тому назад пришитые к его одежде сострадательными
пальчиками солдат Армии спасения, отскакивали, как зерна
жареной кукурузы, и падали на землю у его ног. Он был в
лохмотьях, рубашка его была разорвана на груди, и все же
ноябрьский ветер с колючим снегом нес ему только желанную
прохладу. Стаффи Пит был перегружен калориями - последствие
экстраплотного обеда, начатого с устриц, законченного
сливовым пудингом и включавшего, как показалось Стаффи, все
существующее на свете количество индеек, печеной картошки,
салата из цыплят, слоеных пирогов и мороженого.
И вот он сидел, отупевший от еды, и смотрел на мир с
презрением, свойственным только что пообедавшему человеку.
Обед этот выпал на его долю случайно: Стаффи проходил
мимо кирпичного особняка на Вашингтон-сквере в начале Пятой
авеню, в котором жили две знатные, старые леди, питавшие
глубокое уважение к традициям. Они полностью игнорировали
существование Нью-Йорка и считали, что День Благодарения
объявляется только для их квартала. Среди почитаемых ими
традиций была и такая - ровно в полдень в День Благодарения
они высылали слугу к черному ходу с приказанием зазвать
первого голодного путника и накормить его на славу. Вот так
и случилось, что, когда Стаффи Пит, напра
