Оруэлл Джордж - Писатели И Левиафан
Джордж Оруэлл
Писатели и Левиафан
О положении писателя в эпоху, когда все находится под контролем
государства, уже немало сказано, хотя большая часть информации, относящаяся к
этой теме, пока недоступна. Я не собираюсь высказываться за государственный
патронаж над искусствами или против него, я только хочу определить, какие
именно требования, исходящие от государственной машины, которым хотят нас
подчинить, отчасти объяснимы атмосферой - иными словами, мнениями самих
писателей и художников, степенью их готовности подчиниться или, напротив,
сохранить живым дух либерализма. Если лет через десять выяснится, как мы
раболепствовали перед деятелями типа Жданова, значит, иного мы и не заслужили.
Совершенно ясно, что уже и сейчас среди английских литераторов сильны
тоталитаристские настроения. Впрочем, здесь речь идет не о каком-то
организованном и сознательном движении вроде коммунистического, а только о
последствиях, вызванных возникшей перед людьми доброй воли необходимостью
думать о политике и выбирать ту или иную политическую позицию.
Мы живем в век политики. Война, фашизм, концлагеря, резиновые дубинки,
атомные бомбы и прочее в том же роде - вот о чем мы размышляем день за днем, а
значит, о том же, главным образом, пишем, даже если не касаемся всего этого
впрямую. По-другому быть не может. Очутившись на пароходе, который тонет,
думаешь только о кораблекрушении. Но следовательно, мы не просто ограничиваем
круг тем, мы и свое отношение к литературе окрашиваем пристрастиями, которые,
как нам хотя бы порой становится ясно, лежат вне пределов литературы. Нередко
мне начинает казаться, что даже в лучшие времена литературная критика -
сплошной обман: поскольку нет никаких общепринятых критериев, реальность не
дает никаких подтверждений
оценкам, по которым вот эта книга "хорошая", а та "плохая", и выходит, что
всякое суждение основано лишь на том или ином своде правил, призванных
обосновать интуитивные пристрастия. Истинное восприятие книги, если она вообще
вызывает какой-то отзвук, сводится к обычному "нравится" или "не нравится", а
все прочее лишь попытка рационального объяснения этого выбора. Мне кажется,
такое вот "нравится" вовсе не противоречит природе литературы; противоречит ей
другое: "Книга содержит близкие мне идеи, и поэтому необходимо найти в ней
достоинства". Разумеется, превознося книгу из сугубо политических соображений,
можно при этом не кривить душой, искренне принимая такое произведение, но
столь же часто бывает, что чувство идейной солидарности с автором толкает на
прямую ложь. Это хорошо известно каждому, кто писал о книгах в периодике с
четкой политической линией. Да и вообще, работая в газете, чьи позиции
разделяешь, грешишь тем, что ей поддакиваешь, а в газете, которая по своей
ориентации тебе далека,- тем, что умалчиваешь о собственных взглядах. Так или
иначе, бесчисленные произведения, в которых твердо проводится определенная
агитация - за Советскую Россию или против, за сионизм или против, за
католическую церковь или против и так далее,- оказываются оценены еще до того,
как их прочтут, собственно, до того, как напишут. Можно уверенно предсказать,
какие отклики будут в этой газете, а какие в другой. И при всей бесчестности,
которую уже едва осознают, поддерживается претензия, будто о книгах судят по
литературным меркам.
Понятно, что вторжение политики в литературу было неотвратимым. Даже не
возникни особый феномен тоталитаризма, оно бы все равно свершилось, потому
что, в о
