Плэтт Чарльз - К Вопросу О Катастрофе
ЧАРЛЬЗ ПЛЭТТ
К ВОПРОСУ О КАТАСТРОФЕ
ИСХОД.
Какая именно катастрофа произойдет на Земле, мне, в общем, все
равно -- главное, чтоб я один остался на опустевшей планете,
свободен и невредим. Если какая-нибудь страшенная эпидемия -- у
меня чисто случайно оказался иммунитет, если Армагеддон -- я
смог отсидеться в самом глубоком бомбоубежище... Словом, в любом
случае можно найти лазейку. А нужно мне немного: чтоб я был
свободен наедине с миром, чтоб не вязнуть больше в этой всеобщей
суете, называемой общественной жизнью, чтоб не было больше этой
нудной монотонности, когда ни один месяц ни на йоту не
отличается от остальных, где времени будто вовсе не существует,
а действия все до единого условны и полностью лишены смысла, а
палящее солнце врывается в окно и насквозь прожаривает всю
комнату за исключением потолка, и серебристый свет его льется
сквозь громадное пыльное стекло, и глянцево сияют крышки
расставленных ровными шеренгами столов...
И вот я -- наконец-то! -- свободен от всего этого. Мне
никогда больше не смогут досадить все эти -- фу-ты ну-ты, ножки
гнуты -- они безвозвратно канули в прошлое, а я обрел-таки ту
самую свободу, о которой было столько разговоров до катастрофы.
КАК ЭТО КОНКРЕТНО ДОЛЖНО ВЫГЛЯДЕТЬ.
Вот я присоединяюсь к червям -- единственным отныне посетителям
супермаркетов -- и живу себе без забот на бренных останках
Государства Всеобщего Благосостояния. Нахожу брошенный вертолет
и парю над разбитыми лицами разрушенных городов, точно
какой-нибудь нелепый допотопный птеродактиль. Париж! Транспорт,
от которого раньше не продохнуть было на улицах, ржавеет теперь
на земле... Бетонные зубы Нью-Йорка, изъеденные ветрами, будто
кариесом, пробиваются сквозь серый утренний туман... Шагами
гиганта меряю я сей всепланетный музей цивилизации,
споткнувшейся на банановой кожуре катастрофы в неумолимом своем
стремлении к прогрессу и свернувшей себе шею. И образы прошлого
клубятся вокруг меня, будто мягкие хлопья синтетического
снега...
Вот я стою у одного из углов Рокфеллер-Сентр, и душное, жаркое
марево медленно струится вверх в столбах солнечного света...
Дорожная пыль скрипит под моими башмаками... Машины с
облупившейся краской осели на спустивших баллонах... Магазины
разгромлены; содержимое их догнивает на тротуарах... Вот я
швыряю пустую бутылку в окно -- и вижу, как треснуло стекло,
расколовшись на фоне ватной, гробовой тишины...
Вот я в Детройте, прыгаю по ржавым автомобилям, и при этом я --
просто человек, последний человек, со смехом повергающий в прах
остатки машинерии, порожденной технологической культурой. В
ресторане, отделанном красным пластиком, робот-официант подает
мне радиоактивный ужин... Я существую, питаясь останками
цивилизации -- той самой, которую всегда представлял себе
страшенной громадиной, нависшей над моей головой, тяжеловесной и
необъятной, готовой в любую секунду раздавить меня, будто
песчинку!
НОСТАЛЬГИЧЕСКАЯ НОТКА.
Вот я кручу настройку транзистора, и вдруг из него раздается
звук, искаженный помехами -- передача с радиостанции, все еще
питаемой выдыхающимися генераторами. На проигрывателе,
оставшемся включенным, заело пластинку. Игла раз за разом
подпрыгивает, запинаясь за щербину в звуковой дорожке, и в эфир
идет "Treat me like you did the night before", без конца
повторяясь над опустевшей планетой. Да, все, все отныне лишено
смысла. Канула в Лету жажда любви; страхи, подозрения -- все
дочиста выжег Армагеддон. И секс, и чувства...
СТРАНСТВИЯ И
