Подсядло Яцек - Стихи
Яцек Подсядло
Стихи
Перевод с польского Дмитрия Веденяпина
От редакции
В Польше существует учрежденная нобелевским лауреатом Чеславом Милошем
литературная премия, которая в прошлом году была поделена между двумя молодыми
(ни тому, ни другому нет еще и сорока) поэтами: Яцеком Подсядло и Юзефом
Марцинкевичем. Обосновывая свой выбор, Милош объявил, что премия присуждается
не за отдельные сборники и не за творчество в целом ("рано еще"), а за
искренность и самобытность.
Мы знакомим читателя "ИЛ" с одним из награжденных - Яцеком Подсядло. Он -
автор чуть ли не двух десятков поэтических сборников; в "Словаре польской
литературы, рожденной после 1960 года" назван "культовым поэтом"; в жизни
занимался разными вещами: бродил по свету, работал на стройках, на
металлургическом заводе, на радио; живет в провинции; в 80-е годы был
участником оппозиционного пацифистски-экологического движения "Свобода и мир"
и публиковаться начал еще в "самиздате". В одной из своих статей о поэзии
"Отказ в соучастии" (чье название стало лозунгом целого поколения молодых
поэтов) Подсядло излагает свое кредо: "Писание стихов - это отчаянная попытка
переворота, попытка доказать миру, что он другой, с помощью такого жалкого
оружия, как язык"; впрочем, в последние годы бунтарские мотивы в творчестве
поэта уступают место прославлению жизни в согласии с природой. Жизнь Яцека
Подсядло - неустанный писательский труд, все его стихи - нечто вроде интимного
дневника, который он ведет постоянно, изо дня в день и который представляет
нам образ не только автора, но и того, что его окружает.
Завтрак
Совместная жизнь явно не клеится.
Этот завтрак может оказаться прощальным.
Дело в том, что я купил мышеловку, и вот
мы едим сыр:
я - с тарелки, она - с проволочки,
детали нехитрого, но потрясающе эффективного механизма.
Стараясь не дышать, дрожащими пальцами
беру стакан с апельсиновым соком.
Мир в любую секунду может взорваться.
Близкие
Опубликовать стихотворение, спасти какой-нибудь народ --
все это прекрасно.
Но по-настоящему ценно другое:
то, что ты хотя бы раз не зашелся от злости
или сохранил ничтожную жизнь паука...
В общем, то, как ты повел себя
с близкими.
Пузырьки воздуха
"Дедушка Метек! Дедушка Метек!" - крик Давида
ввинчивается в меня, как штопор. Мой "папочка"
вздрагивает. Еще вчера, глядя с улицы в его освещенное окно,
я заметил, как здорово он постарел.
Водрузив на нос очки, он что-то сосредоточенно писал,
как настоящий ученый. Оказывается, это были кроссворды.
Его комната не меняется: на столе все та же пепельница; приемничек;
молитвенник; циркуль, насаженный на дешевую авторучку;
ватманский лист ("задумки", по-прежнему "задумки");
баночка с чесноком и лимоном от астмы
и ватерпас с двумя пузырьками воздуха, которым он
развлекает Давида. "Мой отец умер в шестьдесят четыре года,
а мне уже шестьдесят шесть, - улыбается он, - но курить
надо бросать, это точно". В его голосе всегдашняя твердость,
и, судя по жесту, он полагает, что поднял вверх
давно отрезанный указательный палец. И вдруг
до меня доносится чудесное минорное двузвучие,
отзывающееся в каждом уголке захламленной памяти,
затем еще и еще раз - долгих одиннадцать ударов.
"Спешат на час десять, - сообщает отец, -
придется поменять пружину".
"Ты их починил?" - "Да, вот как-то снял с чердака
и поковырялся от нечего делать".
Может, я ошибаюсь, но, похоже, он горд.
Починил часы.
Исправил мир.
Vanitas; et omnia vanitas
Покачивая ногой колыбельку Давида,
