Портер Кэтрин Энн - Тщета Земная
Кэтрин Энн Портер
Тщета земная
Часть I. 1885-1902
Она была молода и, казалось, полна живости, темные вьющиеся волосы
подстрижены и разделены косым пробором, на чуть удлиненном личике прямые
брови и крупные, с четким изгибом губы. Над черным, наглухо застегнутым
корсажем белеет круглый воротничок, от белизны круглых манжет отчетливей
выделяются праздные руки в ямочках, спокойно лежащие среди складок пышной
юбки с турнюром и воланами. Так она и сидит, навек застыв в позе, принятой
перед фотографом, недвижный образ в темной раме орехового дерева, украшенной
по углам серебряными дубовыми листьями, и, когда проходишь по комнате,
следит за тобой серыми улыбчивыми глазами. От этой небрежной, равнодушной
улыбки племянницам молодой женщины, Марии и Миранде, становится не по себе.
Сколько раз они недоумевали, почему все старшие, глядя на портрет, говорят
"какая прелесть" и почему все и каждый, кто ее знал, считают ее такой
красивой и очаровательной.
Каким-то поблекшим оживлением веет и от фона - от вазы с цветами и
спадающих складками бархатных портьер, - таких ваз и таких портьер теперь
никто у себя держать не станет. И платье даже не кажется романтичным, просто
оно ужасно старомодное, и все вместе кажется девочкам таким же неживым, как
запах бабушкиных лекарственных сигарет, ее мебель, пахнущая воском, и давно
вышедшие из моды духи "Флер д'оранж". Женщину на портрете звали тетя Эми, но
теперь она лишь привидение в раме да красивая грустная повесть о
давних-давних временах. Она была красива, очень любима, несчастлива и умерла
молодой.
Марии двенадцать лет, Миранде восемь, обе знают, что они молодые, хотя
чувство такое, словно живут они уже очень давно. Они прожили не только свои
двенадцать и восемь лет, но как бы помнят то, что было задолго до их
рождения в жизни взрослых, - вокруг люди уже старые, почти всем за сорок, но
они уверяют, будто тоже когда-то были молодыми. В это трудно поверить.
Отца Марии и Миранды зовут Гарри, он родной брат тети Эми. Она была его
любимой сестрой. Иной раз он взглянет на эту ее фотографию и скажет:
"Неудачный портрет. Больше всего ее красили волосы и улыбка, а здесь этого
совсем не видно. И она была гораздо стройнее. Слава богу, в нашей семье
толстух не бывало".
За такие слова Мария с Мирандой не осуждают отца, а только недоумевают,
что он, собственно, хочет сказать. Бабушка худа как спичка; давно умершая
мама, судя по фотографиям, была тоненькая, прямо как фитилек. Бойкие молодые
особы, которые приезжают на каникулы навестить бабушку и, к удивлению
Миранды, тоже оказываются просто бабушкиными внучками, хвастают осиными
талиями - восемнадцать дюймов. Но что же отец думает про двоюродную бабушку
Элизу, ведь она еле-еле протискивается в дверь, а когда сядет, похожа на
большущую пирамиду, расширяющуюся от шеи до самого пола? А другая двоюродная
бабушка, Кези из Кентукки? С тех пор как весу в ней стало двести двадцать
фунтов, ее муж, двоюродный дедушка Джон-Джейкоб, не позволяет ей ездить на
своих отличных лошадях. "Нет, - сказал он тогда, - рыцарские чувства пока не
умерли в моей груди; но во мне жив еще и здравый смысл, не говоря уже о
милосердии по отношению к нашим верным бессловесным друзьям. И первенство
принадлежит милосердию". Дедушке Джону-Джейкобу намекнули, что из милосердия
не следовало бы ему ранить женское самолюбие супруги подобными замечаниями о
ее фигуре. "Женское самолюбие излечится, - хладнокровно возразил он, - а у
моих лошадей не такие крепкие спи
