Пээгель Юхан - Я Погиб В Первое Военное Лето
Юхан Пээгель
Я погиб в первое военное лето
Роман-фрагментарий
Пер. с эст. - О.Самма.
Моему возможному читателю: притом, что события в этих историях на
девять десятых достоверны, пережиты, увидены и услышаны, все же это не
документальная книга. Не пытайтесь искать за именами абсолютно конкретных
людей.
Автор
1
Рассказ мой не будет долгим, потому что я, рядовой Яан Тамм, погиб в
первое же военное лето. Одним погожим сентябрьским днем меня похоронили
колхозники, согнанные из полусгоревшей деревни, в общей могиле на самом
краю погоста. Этой работой руководил пожилой штабной фельдфебель одного
немецкого тылового подразделения, он задыхался от жары, трупного запаха и
собственной толщины и при этом похабно ругался. Здесь нас покоится не так
уж много, не то что в Хилове, где похоронен почти весь эстонский батальон.
Как уже сказано, в последний путь нас провожало грязное немецкое
ругательство. Только несколько немолодых русских женщин украдкой плакали,
а один бородатый дед крестился и охал. По правде говоря, гораздо больше
хлопот фельдфебелю доставляли не мы, а собственные покойники, которых
здесь было в три раза больше. Из-за этого фельдфебель и ругался. Вдобавок
ко всему большую часть немцев чудовищно изрешетила картечь.
Не знаю, кто успел стянуть у меня с ног добротные юфтевые сапоги со
шпорами и снял ремень. Что касается остальной одежды, так она уже ничего
не стоила: все пропиталось запекшейся кровью, особенно гимнастерка.
Поэтому карманы никто и не обшарил, там у меня было несколько фотографий.
На одном снимке я изображен за несколько дней до окончания школы, на
другом - уже солдатом, но еще в эстонском мундире, и был еще один снимок,
моментальный; по дороге на фронт мы с ребятами снялись в каком-то селении
у местного фотографа. Там же лежала карточка моей девушки, очень красивый,
чуть коричневатый снимок, и последнее письмо из дому, которое я получил в
Северном лагере как раз накануне войны. Да, и рублей десять денег, но это,
разумеется, совсем не существенно.
Все было в крови, меня ведь ударило прямо в грудь. Рядом со мной лежат
еще двое ребят из нашего полка, тоже, как и я, тысяча девятьсот
девятнадцатого года рождения, потом несколько пехотинцев из одной русской
части и один мальчуган, которого немцы расстреляли здесь же, в ближней
деревне, за то, что он бросил бутылку с горючим в их танк, потом лейтенант
Рокс, за ним политрук Шаныгин, его, уже мертвого, немцы всего искололи
штыками, когда обнаружили удостоверение политрука.
Не знаю, нужно ли мне считать, что я несчастнее тех, кто погиб после
меня, кто вынес много солдатских тягот и прошел через бесчисленные
сражения. Может быть, я даже счастливее. Особенно тех, кто погиб в
последний День войны, и даже когда она уже кончилась.
Конечно, я сплю здесь против воли; я был еще очень молод, и мне так
хотелось жить. Такова моя судьба, и с нею солдат должен мириться.
Только ведь все это было в конце.
Для того чтобы вы знали, почему я навсегда остался а красноватой земле
Псковщины, я расскажу вам мою историю так, как сумею.
2
В то воскресенье, когда началась война, в печорском [Печоры
(по-эстонски Петсери) - город на юго-восточной границе Эстонии] Северном
лагере состоялся большой митинг.
Выступал комиссар полка, лысый украинец Добровольский, переведенный к
нам прошлой осенью из какой-то кавалерийской части и еще долго носивший
черную бурку и красный башлык.
Смысл его речи был ясен: фашисты не победят, потому что наша армия
морально более
