Расс Джоанна - Гостья
Джоанна РАСС
ГОСТЬЯ
Если человек сможет устоять перед влиянием
своих сограждан, если он сможет отсечь от себя
тиранию соседских сплетен, в мире не останется
более ужасов для него: второй инквизиции не
будет.
Джон Джей Чепмен
Я часто наблюдала, как наша гостья читает, сидя в гостиной, под
торшером возле нового радиоприемника; длинные - длинные ноги вытянуты
перед собой, круг света на страницах почти не озаряет лица: смуглые,
медные черты, такие резкие, что она выглядит почти уродливой, и волосы,
черные с рыжеватым отливом, жесткие, будто из той штуки, которой мама
отскребает пригоревшие кастрюли и сковородки. В то лето она много читала.
Если я рисковала высунуться из ниши, где я не то что бы пряталась, а
скорее держалась в тени, наблюдая, как она читает, то она часто поднимала
лицо и улыбалась мне молча, перед тем, как снова вернуться к книге, и ее
кожа вдруг взблескивала внезапным удивительным сиянием, когда по ней
скользил свет. Когда она вставала и с журавлиной грацией шла в кухню,
чтобы поесть, она едва проходила под притолокой: ноги у нее были словно
паучьи, руки длинные при очень маленьком туловище - странные пропорции для
такого роста. Она смотрела с высоты, мягкой и огромной, на матушкины блюда
и тарелки, заметно сосредоточенная: задав мне пару ненужных вопросов, она
нагибалась над тем, что выбрала, несколько секунд размышляла, как жирафа и
затем, возносясь опять в стратосферу, брала худой рукой тарелку,
обхватывая ее целиком, и уплывала опять в гостиную. Она опускалась в
кресло, которое всегда оказывалось слишком маленьким, пристраивала ноги,
подбирала их, затем опять усаживалась и вытягивала ноги - как хорошо я
помню их, длинные, твердые, совершенно неженские, и начинала читать снова.
Она часто спрашивала: "Что это? А это что? А вот то?", но только
поначалу.
Моя мама, которой она не понравилась, говорила, что она из цирка, и
мы должны понять это и быть к ней добрыми. Мой отец отшучивался. Он не
любил больших женщин и коротких стрижек - все это было ново для местечек
вроде нашего, или читающих женщин, хотя ему нравилось, когда она
интересовалась его столярничаньем.
Но в ней было шесть футов четыре дюйма роста: и происходило это в
1925 году.
Мой отец был счетоводом, а мебель была его хобби: еще у нас была
газовая плита, которую он починил, когда она сломалась, и на заднем дворе
он сделал своими руками стол и скамейки. До приезда нашей гостьи я все
время проводила там, но с тех пор, как мы встречали ее на вокзале и они с
папой пожали друг другу руки - мне кажется, ему было больно при этом, - я
все время хотела смотреть, как она читает, и ждать, что она заговорит со
мной.
Она спросила:
- Ты заканчиваешь школу?
Я стояла в арке, как всегда.
- Да, - ответила я.
Она снова посмотрела на меня, потом на книгу. Она сказала:
- Это очень плохая книга.
Я ничего не сказала, она взглянула на меня и улыбнулась. Не
удержавшись, я ступила с пола на ковер, так неохотно, будто пересекала
Сахару: она убрала ноги, и я села. Вблизи ее лицо выглядело так, будто
каждая раса мира оставила в нем свою худшую черту: так мог выглядеть
американский индеец, или Эхнатон из энциклопедии, или шведоафриканец, или
маорийская принцесса с подбородком славянки. Внезапно мне пришло в голову,
что она, наверное, негритянка, но больше об этом никто не говорил, скорее
всего потому, что никто в нашем городе сроду не видел негров. У нас их не
было. Мы говорили "цветные люди".
Она сказала:
- Ты некрасива, правда?
Я
