Сенкевич Генрик - Ангел
Генрик Сенкевич
Ангел
Картинка деревенской жизни
Схоронив Каликстову, в городке Деришкурове отслужили по ней панихиду, а
после панихиды в костеле осталось еще несколько старух, чтобы допеть псалмы.
Было только четыре часа пополудни, но зимой об эту пору уже смеркается, и в
костеле стало темно. Необычно большой алтарь тонул во мраке; две свечки еще
теплились возле дароносицы, и их мерцающее пламя слабо освещало золотые
дверцы и над ними ноги распятого на кресте Спасителя, пробитые огромным
гвоздем. Шляпка этого гвоздя выделялась на алтаре круглой блестящей точкой.
Остальные свечи только что погасили, и над ними вились тоненькие струйки
дыма, наполняя воздух чисто церковным запахом воска.
У подножья алтаря суетились старик и мальчик. Один подметал, другой
стаскивал ковер со ступеней. В те минуты, когда бабы переставали петь,
слышно было, как старик сердитым шепотом бранит мальчика и как о
запорошенные снегом окна бьются воробьи, которым холодно и голодно было на
дворе.
Женщины с молитвенниками сидели на скамьях у входных дверей. Там было
бы еще темнее, если б не несколько сальных свечек, которые они зажгли, чтобы
облегчить себе чтение. Пламя одной свечи довольно ясно освещало хоругвь с
изображением грешников, адского пламени и чертей, прикрепленную к стоящей
впереди скамье. На других хоругвях нельзя было ничего разобрать.
Сидящие на скамьях женщины не пели, а бормотали сонными голосами
псалом, в котором все время повторялись слова:
Когда приидет наш последний час,
Пред Сыном будь заступницей за нас...
Царящий в костеле полумрак, торчащие над скамьями хоругви, желтые лица
старух, пугливо трепещущие огоньки свечей - все это вызывало гнетущее
чувство и даже страх. Унылая заупокойная песнь была вполне под стать
окружающему.
По временам женщины переставали петь; одна из них вставала со скамьи и
дрожащим голосом говорила: "Богородица, дева, радуйся". Остальные
подхватывали: "Господь с тобою..." Но поскольку в тот день схоронили
Каликстову, они после "Богородицы" прибавляли: "Царствие небесное и вечный
покой подаждь, господи, усопшей рабе твоей и сотвори ей вечную память".
Марыся, дочка Каликстовой, сидела на скамье рядом с одной из старух. На
свежую могилу ее матери в это время тихо падал пушистый снег, но девочке
было всего десять лет, и она, казалось, не сознавала ни своей утраты, ни
того сострадания, которое вызывала. Ее личико с огромными голубыми глазами
было детски безмятежно и даже безучастно. На нем проступало лишь легкое
любопытство - не больше. Раскрыв рот, она сосредоточенно глядела на хоругвь,
где были нарисованы грешники в адском огне, потом перевела взгляд в глубь
костела, потом на окна, в которые бились воробьи.
Глаза ее смотрели все так же равнодушно. Бабы между тем в десятый раз
принялись бормотать сонными голосами:
Когда приидет наш последний час...
Девочка накручивала на палец прядь своих светлых волос, заплетенных
сзади в две косички, тоненькие, как мышиные хвостики. Ей, видимо, было
скучно. Но вот внимание ее привлек старик. Он вышел на середину костела и
стал дергать узловатую веревку, свисавшую с потолка, Звонил он по
Каликстовой, но делал это совершенно механически, думая, наверно, о чем-то
другом.
Звон этот означал также, что вечерняя служба окончена. Бабы, повторив в
последний раз свою просьбу о ниспослании им легкой кончины, вышли из костела
на рынок. Одна из них вела за руку Марысю.
- Куликова, - спросила у нее другая, - что думаете с девчонкой-то
делать?
- А ч
