Сент-Экзюпери Антуан - Ночной Полёт
А. ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
НОЧНОЙ ПОЛЕТ
Посвящается Дидье Дора
I
Холмы под крылом самолета уже врезали свои черные
тени в золото наступавшего вечера. Равнины начинали
гореть ровным, неиссякаемым светом; в этой стране они
расточают свое золото с той же щедростью, с какой еще
долгое время после ухода зимы льют снежную белизну.
И пилот Фабьен, который с крайнего юга, из
Патагонии, вел почтовый самолет на Буэнос-Айрес, узнавал
о приближении вечера по тем же приметам, по каким
узнают об этом воды в гавани: по спокойствию, по легким
складкам, что едва вырисовываются на тихих облаках.
Фабьен словно выходил на бескрайний, безмятежный рейд.
Порой в этой тишине ему начинало казаться, что он
совершает неторопливую прогулку, что он - пастух.
Пастухи Патагонии бредут не спеша от стада к стаду;
Фабьен шел от города к городу - он пас эти маленькие
городишки. Он встречал их каждые два часа; города
приходили на водопой к берегам рек или щипали траву на
равнинах.
Иногда, после сотен километров степей, более
безлюдных, чем море, он пролетал над уединенной фермой;
казалось, она плывет ему навстречу по волнам прерии и
несет на себе груз человеческих жизней. И, покачивая
крыльями, Фабьен приветствовал этот корабль.
"Показался Сан-Хулиан; через десять минут пойдем
на посадку."
Бортрадист передал это сообщение по всей линии.
На две с половиной тысячи километров, от
Магелланова пролива до Буэнос-Айреса, растянулись
цепью посадочные площадки; все они похожи друг на
друга, но за этим аэродромом начиналась ночь; так в
Африке, за последним покорным селением, проходит
граница неведомого.
Радист передал пилоту записку:
"Вокруг бушуют грозы, у меня в наушниках
сплошные разряды. Может, заночуем в Сан-Хулиане?"
Фабьен улыбнулся; небо спокойно, как вода в
аквариуме, и все аэропорты впереди по пути следования
сообщают: "Небо чистое, полное безветрие". Он ответил:
- Полетим дальше.
А радист думал о том, что где-то, как черви внутри
плода, притаились грозы; ночь казалась прекрасной, но кое-
где начинала подгнивать, и ему было противно
погружаться в этот мрак, скрывающий в себе гниль и
разложение.
Сбавляя над Сан-Хулианом газ, Фабьен ощутил
усталость. Все, что делает жизнь людей приятной: дома,
небольшие кафе, аллеи, - все это росло, надвигаясь на
него. Он был подобен завоевателю, который вечером, после
победы, вглядывается в земли завоеванного края и
обнаруживает скромное счастье людей. Фабьену хотелось
сбросить с себя доспехи, ощутить тяжесть усталого тела -
ведь и в тяготах есть своя отрада - и оказаться простым
человеком, созерцающим в окно своего дома низменный,
застывший пейзаж. Фабьен остановил бы свой выбор на
этом случайном крохотном городке, а выбрав - полюбил
бы его, полюбил бы размеренность его существования.
Жизнь в таком городке - словно любовь - умеряет
порывы. Хорошо бы поселиться здесь надолго, получить
здесь свою долю вечности. Фабьену казалось, что городки,
где он останавливался на час, и сады, обнесенные старыми
стенами, существуют вечно, безразличные к его, Фабьена,
жизни. И городок поднимался навстречу экипажу,
принимая его в свои объятия. И Фабьен думал о дружбе, о
ласковых девушках, об уюте и тепле белой скатерти - обо
всем, с чем человек сживается постепенно и навсегда.
Городок бежал уже под самыми крыльями, выставляя
напоказ тайны своих садов: ограды не служили им больше
защитой. Но, приземлившись, Фабьен понял, что ровно
ничего не увидел, кроме ленивых движений нескольких
человек сре
