Сент-Экзюпери Антуан - Пилот И Стихии
Антуан де Сент-Экзюпери
Пилот и стихии(1)
Перевод: С французского Р. Грачева
Рассказывая о тайфуне, Конрад(2) лишь мимоходом говорит про огромные валы,
мрак и ураган. Этот материал его не интересует. Но вот трюм, набитый
китайцами-эмигрантами: качка разметала их пожитки, разбила сундучки,
перемешала их жалкие сокровища. Золото, которое они всю жизнь собирали по
крупице, безделушки, у всех одинаковые, но у каждого свои, - все смешалось в
беспорядке, обезличилось, возвратилось к первобытному хаосу. Из всего, что
связано с тайфуном, Конрад показывает нам только трагедию людей.
Мы все ощущали это бессилие передать увиденное, когда после бури
собирались, как у родного очага, в маленьком тулузском ресторанчике под опекой
заботливой служанки. Мы даже не пытались говорить про этот ад. Наши рассказы,
наши жесты и громкие слова рассмешили бы товарищей, как детская похвальба. И
на то есть причины. Циклон, о котором я хочу рассказать, был самым тяжелым,
самым жестоким испытанием в моей жизни; и все-таки, переступив некую грань, я
могу описать ярость стихий не иначе, как нагромождая превосходные степени, а
это не дает ничего, кроме неприятного ощущения преувеличенности. Постепенно я
понял истинную причину этой неудачи: рассказчик силится описать трагедию,
которой не было. Попытка передать ужас безуспешна потому, что этот ужас
придуман потом, пережит в воспоминании. В минуту опасности ужас не возникает.
Вот почему, приступая к рассказу о возмущении стихий, я не уверен, что эта
трагедия скажет что-либо читателю.
С аэродрома Трилью я взял курс на Комодоро-Ривадавию в Патагонии. Земля в
тех местах искорежена, как старая кастрюля. Нет другого места, где бы она
столь откровенно показывала свою дряхлость. Когда над Тихим океаном повышается
давление, оно изгоняет ветры сквозь расщелину в Андийских Кордильерах; ветры
сдавливаются и разгоняются в узком стокилометровом коридоре и соскребают все
на своем пути. На этой почве, протертой до дыр, ничего не растет: видны только
огни нефтяных скважин - словно горящий лес. Кое-где над круглыми холмами, на
которых ветры пощадили лишь осадок крупного щебня, поднимаются форштевни
заостренных, зазубренных, до кости ободранных гор.
В летние месяцы скорость этих ветров на почве доходит до ста шестидесяти
километров в час. Мы их хорошо знали. Стоило только кому-нибудь из нас
оставить песчаные равнины Трилью, и мы оказывались на кромке зоны, где они
хозяйничали, мы узнавали их по какому-то голубовато-серому оттенку и потуже
затягивали лямки и пояса, приготовляясь к сильной болтанке. С этого момента
полет становился мучительным, на каждом шагу мы проваливались в невидимые
пропасти. Это был уже физический труд. На целый час мы превращались в
грузчиков и таскали на плечах внезапно обрушивающиеся тяжести. А потом, час
спустя, мы снова обретали покой.
Наши машины выдерживали. Мы доверяли креплению крыльев. Видимость, в
общем, была хорошая и не вызывала затруднений. Эти рейсы были для нас
каторжным трудом, а не трагедией.
Но в тот день мне не понравился цвет неба.
Небо было голубым. Чисто голубым. Даже чересчур голубым. Беспощадное
солнце блистало на истертой земле, вспыхивая порою на гребнях гор,
отскобленных до костяка. Ни облачка. Но к этой чистой голубизне примешивался
необычайно сильный отсвет наточенного ножа.
Сразу же я ощутил смутное отвращение - предвестье физической пытки. Сама
эта чистота неба уже смущала меня.
Как ни свирепы черные бури, там хоть видишь врага в лицо. Оц
