Сигел Джеймс - Сошедший С Рельсов
ДЖЕЙМС СИГЕЛ
СОШЕДШИЙ С РЕЛЬСОВ
Аннотация
Всего лишь опоздание на привычный поезд, на котором Чарлз Шайн каждый день ездил на работу... Всего лишь красивая женщина, сидящая напротив... Всего лишь легкое, ни к чему не обязывающее знакомство?!
Нет. Просто — первый шаг в опасный мир шантажа, предательства и преступлений. В мир, где жизнь превращается в хаос, ложь тянет за собой новую ложь, а конца кошмару нет и не предвидится.
И гибель грозит уже не только самому Чарлзу, но и его семье...
Посвящается Минди, которая заботится о семье не меньше, чем о своем садике, — с большой любовью, неизменной преданностью и незатухающей пылкостью.
Благодарю Сару Энн и просто Сару за неоценимую помощь в создании этого романа. А также Ларри за его веру в меня и, конечно, Ричарда, который немилосердно меня подталкивал.
«Аттика»
Пять дней в неделю я преподавал английский в школе Восточного Беннингтона и два вечера — тот же самый английский в государственной тюрьме «Аттика». Иначе говоря, коротал время, то спрягая глаголы с малолетними правонарушителями, то склоняя причастия с осужденными. Один мой класс ощущал себя так, будто был в тюрьме, а другой по-настоящему отбывал наказание за решеткой.
Вечерами, когда у меня были занятия в «Аттике», я рано ужинал с женой и двумя детьми, целовал на прощание жену и подростка-дочь, вез на закорках до двери четырехлетнего сына, чмокал его в лобик и обещал заглянуть к нему в спальню, когда вернусь.
А потом все еще в ореоле душевного благополучия забирался в восьмилетний «додж-неон».
Но к тому времени, когда при входе в тюрьму я проходил металлодетектор, это ощущение меня покидало.
Может быть, от того, что натыкался взглядом на медную табличку в комнате посетителей: «В память сотрудников исправительной службы, погибших во время бунта в тюрьме „Аттика“». И ни слова о погибших заключенных.
Я только недавно начал преподавать в этом месте и еще не решил, кто страшнее: заключенные или надзиратели, которые их охраняли. Скорее всего надзиратели.
Они меня явно недолюбливали — мои услуги считали роскошью, как кабельное телевидение в тюрьме: ведь заключенные ничего не сделали такого, чтобы все это заслужить. Умничанье какого-то либерала в Олбани, которому ни разу не втыкали под ребра перо и не швыряли в морду дерьмом, кому не приходилось отдирать татуированное тело от насквозь пропитанного кровью пола, можно сказать, купаясь прямо в СПИДе.
Они здоровались со мной с едва скрываемым презрением. Бурчали: «Вот и профессор пожаловал». А один из надзирателей написал на стене туалета для посетителей: «Сочувствующая сволочь».
Я их прощал.
Они существовали среди превосходящих сил — обуреваемого ненавистью тюремного народа. И чтобы снести эту ненависть, должны были ненавидеть сами. Им не разрешалось носить оружие, и они вооружались особым отношением к жизни.
Что же до заключенных, которые посещали мои занятия, они казались до странности понятливыми. Многие из них являлись несчастными жертвами драконовских рокфеллеровских законов о наркотиках, согласно которым покупка даже малой дозы кокаина считается тяжким преступлением.
Иногда я давал им письменные задания. Я говорил: «Напишите обо всем, что угодно. Обо всем, что вас интересует».
А потом заставлял зачитывать в классе. До тех пор, пока один черный по имени Бенджамен Вашингтон не понес абсолютную чушь. Он и в самом деле сочинил несусветную ерунду.
Над ним посмеялись.
Он обиделся и во время завтрака, пока все ели яичницу-болтунью и поджаренные тосты, порезал товарищу спину.
