Смушкович Даниэль - Земля, Небо
Даниил СМУШКОВИЧ
ЗЕМЛЯ. НЕБО
Земля. Небо.
Между землей и небом - война.
И где бы ты не был
Что б ты не делал
Между землей и небом - война.
В.Цой
Здесь нет горизонта. Здесь нет неба. Здесь нет даже земли. Только
стены камня, откосы, ущелья, скалы, утесы. Горы.
Здесь нет света и нет радости. Горы хранят нас в своей тени. Они
отсекают нас от мира, заслоняют солнца и луны.
Здесь нет ничего. Холодный камень, и ветер, и сухой треск дальней
перестрелки. Это война.
Это не моя война, напоминаю я себе. Это даже не война Кварка Но'оне и
его вертолетчиков. Я не знаю, чья это война. Уж, во всяком случае, не тех
несчастных, что непрерывным потоком... ну кому вру, себе?.. тонкой
струйкой устремляются в наш госпиталь. Они не верят нам. И, наверное,
правы.
Я уже пятый месяц здесь, в городке с непроизносимым названием. Когда
я записывался добровольцем, все казалось прекрасным. Так, каникулы в чужой
стране, непыльная работа да хорошая зарплата. И еще - гордость: я
представляю свою страну, свою Аргиту. А потом был транспортный самолет,
откуда "волнорезы" детей моря вылетают иногда в сторону проклятого
острова. Теперь я здесь.
Я единственный квалифицированный врач в городе. Остальные -
фельдшера, санитары - местные или из детей моря. Меня они вынужденно
терпят и неохотно уважают. Не за умение - за ненависть которую я питаю
равно к помощникам и пациентам, к фрехи и абскар. Их психика проста, они
понимают только силу - а что может быть сильнее ненависти?
Ненавижу. Какое короткое слово, но сколько же чувств оно вмещает.
Отчаяние, тоска по дому, бессилие злобы, и многое другое, для чего слов
нет вовсе. Слова обманчивы.
Теперь я с усмешкой вспоминаю те амбиции, что толкнули меня на этот
безумный шаг. В тот день, я помню это ясно, у меня умер больной.
Несчастный угасал долго, легочный фиброз сожрал его грудь, но смерть его
все равно стала для меня ударом. Сестра сказала: "Он лег, посинел и умер".
Так просто. Я испугался тогда, не скрою, испугался неизбежных объяснений:
почему он умер? Что вы забыли/не захотели/не смогли сделать? А я не бог, я
не умею лечить легочный фиброз - никто не умеет. И все равно накатило
чувство собственного бессилия, непередаваемо стыдное, мерзостное. Когда на
врачебной конференции просили назваться добровольцев, я встал первым.
Чтобы доказать себе, родственникам покойника, коллегам, всем - что гожусь
я для большего, чем прозябание (слово-то какое!..) в провинциальной
клинике для малоимущих. А через неделю пришла повестка.
Вот стучат в дверь. Это мой переводчик, Т'чаха. Я ненавижу и его, как
он - меня. Он из людей моря, но знает язык горцев. Удивительно, что обе
стороны в той войне говорят на одном языке.
- Заходите, - говорю я.
Он осторожно переступает порог. Я усилим воли делаю вежливое лицо.
Как бы мы друг к другу не относились, он, как и я - цивилизованный
человек. Один из немногих в этом аду.
- Принесли раненых, верг-амен доктор, - говорит он. Почему-то он
постоянно награждает меня дворянским титулом. Я не возражаю.
- Пойдемте, - отвечаю я.
Мы спускаемся по скособоченной лестнице. Госпиталь расположен в
здании бывшей гостиницы; мы первые постояльцы с начала войны. Хозяева то
ли бежали не побережье, то ли сгинули в мясорубке боев, а здание ветшало
потихоньку, пока судорога беспокойной земли не переломила его пополам.
Лестницу перекосило, да такой она и осталась.
Приемная - бывший холл. Трое горцев бестолково суетятся вокруг
носилок. Я раздвигаю их, наклоняюсь к раненому.
Он
