Старджон Теодор - Умри, Маэстро !
Теодор СТАРДЖОН
УМРИ, МАЭСТРО!
В конце концов я прикончил Латча Кроуфорда кусачками для арматуры. Вот он
где, этот Латч, весь целиком, со всей его музыкой и выдающимися качествами,
его известностью и гордостью. У меня в ладони. Буквально у меня в ладони: три
червяка - розоватые, на одном конце ноготь, на другом кровь. Я подбросил их,
поймал, сунул в карман и пошел себе, насвистывая "Дабу-дабай" - это его
главная тема. За восемь лет, что я ее слышал, первый раз получил от нее
удовольствие. Иногда проходит много времени, пока убьешь человека.
Я уже пробовал дважды. Один раз хитроумно, да не удалось. Другой -
по-тайному, и опять не удалось. Теперь дело сделано.
Насвистывая "Дабу", я словно слышал весь джаз - медные порыкивают
"хуу-хаа-хуу-хаа" (так он обычно аранжировал музычку на эстраде, этот хорек, -
я говорю о Латче: трубачи и тромбонисты поворачиваются на стульях: направо -
выдувают "хуу" с сурдинами, налево - выдувают "хаа" в открышку), и тут кларнет
Латча заводит в терцию к хитроумной гитаре Скида Портли: "Дабу, дабай,
дабай-дабу..." И еще, понимаете, на Латча уставлен прожектор-мигалка, и поток
света заливает Портли с его гитарой, медный огонь так и отскакивает от
качающихся глоток тромбонов и труб.., и публика все это кушает, она их любит -
и его любит, этого задаваку.., и Фоун раскачивается за фортепьяно, по ней
пробегают отсветы мигалки, а когда поворачиваются тромбоны, золотые вспышки
освещают ее лицо, и видно, как она склоняет голову набок, чуть улыбаясь Латчу,
оглаживая клавиатуру, словно это его щеки - любит его, любит, как никого
другого.
И позади, во тьме - Криспин, незаметный, но неизбежный, как сердце внутри
тела, - скорчился над барабанами, его басовые вы не слышите, чувствуете
брюхом, но ритм задают именно его пальцы, на каждом такте они выбивают
округлый удар, расходящийся от середины к краям - без нажима - в лад с
"хуу-хаа" медных. Ты не видишь Криспина, но ощущаешь его работу. Они это все
любят. Он занят любовью с барабанами. Сидит во тьме и любит Фоун - с ее
педалями и клавишами.
А я сидел перед ними, в стороне, глядя на все это, и могу увидеть их
сейчас, просто насвистев мелодию. И все это было Латчем, или о Латче - он
ничем другим и не был. Туда-сюда поворачиваются медные, Криспин любит Фоун, а
она любит Латча, и Латч передает главную тему гитаре Скида, оставляя себе
дурацкое облигато. И еще там был Флук, то есть я - понятное дело, не на свету.
Держи Флука во тьме, чтоб не видели его лица. Личико Флука уберегло его от
армии Соединенных Штатов - не знали? Рот у него размером в пятак, зато зубы
все до одного навостренные.
Я был частью всего этого - как любой из них, только ничего не делал. Такая
у меня была работа. Я был тем самым парнем, что пережидал первые десять тактов
темы и заводил, прижав микрофон к щеке, словно певец-шептунчик: "Латч здесь,
Латч исчез - да, исчез, ребята". (Латч говаривал, что у старины Флука голос,
как у альтгорна с расколотым язычком. Непристойный голос - он так его называл.
Это был комплимент.) "Исчез, ребята, - повторял я, а потом заводил:
- Начинаем, начальники-печальники. Начинаем, ребятишки. Камбала вам говорит, бьет хвостом,
как рыба-кит, принесла я Кроуфорда и его аккорды... Латч Кроуфорд и его
"Пропащие парни", дамы и господа! Из Рубиновой залы отеля "Халперн" (или
"Радуга", или "Ангел", или какого еще)". Так я им хрипел. Не для саморекламы -
всю болтовню насчет камбалы придумал Латч. Таков был Латч - возьмет и отдаст
сольную тему
