Сэлинджер Джером - Френни
Джером СЭЛИНДЖЕР
ФРЕННИ
Несмотря на ослепительное солнце, в субботу утром снова пришлось, по погоде, надевать теплое пальто, а не
просто куртку, как все предыдущие дни, когда можно было надеяться, что эта хорошая погода продержится до конца
недели и до решающего матча в Йельском университете.
Из двадцати с лишком студентов, ждавших на вокзале своих девушек с поездом 10.52, только человек шесть-семь
остались на холодном открытом перроне. Остальные стояли по двое, по трое, без шапок, в прокуренном, жарко
натопленном зальце для пассажиров и разговаривали таким безапелляционно-догматическим тоном, словно каждый из
них сейчас раз и навсегда разрешал один из тех проклятых вопросов, в которые до сих пор весь внешний, вне
академический мир веками, нарочно или нечаянно, вносил невероятную путаницу.
Лейн Кутель в непромокаемом плаще, под который он, конечно, подстегнул теплую подкладку, стоял на перроне
вместе с другими мальчиками, вернее, и с ними и не с ними. Уже минут десять, как он нарочно отошел от них и
остановился у киоска с бесплатными брошюрками "христианской науки", глубоко засунув в карманы пальто руки без
перчаток. Коричневое шерстяное кашне выбилось из-под воротника, почти не защищая его от ветра. Лейн рассеянно
вынул руку из кармана, хотел было поправить кашне, но передумал и вместо этого сунул руку во внутренний карман и
вытащил письмо. Он тут же стал его перечитывать, слегка приоткрыв рот.
Письмо было написано, вернее напечатано, на бледно-голубой бумаге. Вид у этого листка был такой измятый, не
новый, как будто его уже вынимали из конверта и перечитывали много раз.
"Кажется, четверг.
Милый-милый Лейн!
Не знаю, разберешь ли ты все, потому что шум в общежитии неописуемый, даже собственных мыслей не слышу.
И если будут ошибки, будь добр, пожалуйста, не замечай их. Кстати, по твоему совету, стала часто заглядывать в словарь,
так что, если пишу дубовым стилем, ты сам виноват. Вообще же я только что получила твое чудесное письмо, и я тебя
люблю безумно, страстно и так далее и жду не дождусь субботы. Жаль, конечно, что ты меня не смог устроить в Крофт-
Хауз, но в общем мне все равно, где жить, лишь бы тепло, чтобы не было психов и чтобы я могла тебя видеть время от
времени, вернее - все время. Я совсем того, то есть просто схожу по тебе с ума. Влюбилась в твое письмо. Ты чудно
пишешь про Элиота. А мне сейчас что-то все поэты, кроме Сафо, ни к чему. Читаю ее как сумасшедшая - и пожалуйста,
без глупых намеков. Может быть, я даже буду делать по ней курсовую, если решу добиваться диплома с отличием и если
разрешит кретин, которого мне назначили руководителем. "Хрупкий Адонис гибнет, Китерия, что нам делать? Бейте в
грудь себя, девы, рвите одежды с горя!" Правда, изумительно? Она ведь и на самом деле рвет на себе одежду! А ты меня
любишь? Ты ни разу этого не сказал в твоем чудовищном письме, ненавижу, когда ты притворяешься таким
сверхмужественным и сдержанным (два "н"?). Вернее, не то что ненавижу, а просто мне органически противопоказаны
"сильные и суровые мужчины". Нет, конечно, это ничего, что ты тоже сильный, но я же не о том, сам понимаешь. Так
шумят, что не слышу собственных мыслей. Словом, я тебя люблю и, если только найду марку в этом бедламе, пошлю
письмо срочно, чтобы ты получил это заранее. Люблю тебя, люблю, люблю. А ты знаешь, что за одиннадцать месяцев мы
с тобой танцевали всего два раза? Не считаю тот вечер, когда ты так напился в "Вангарде". Наверно, я буду ужасно
стесняться. Кстати, если
