Хименес Хуан Рамон - Стихотворения В Прозе
Хуан Рамон Хименес
Стихотворения в прозе
- Церкви
- Негритянка и роза
- Покой дерева
- Поздно ночью
- Порт
- "Чувствую себя голубым"
- Портрет ребенка (приписываемый Веласкесу)
- Небо?
- В трамвае
- Уолт Уитмен
- Cosmopolitan Club
- Дом Эдгара По
Церкви
Нью-Йорк, 28 марта
В сумятице огромных улиц - церкви, легкие, театральные, следят за
толкучкой: распахнули двери, мерцают во все свои глаза, - будто маленькие и
кроткие средневековые чудища, грубо окарикатуренные каталонским зодчим. Беглый
взгляд из толпы позволяет различить блеклое свечение из их печального мрака.
"Мы о распятом Христе!", "Войди и найди отдохновение, хоть на миг забудь о
земной суете!" - говорят иезуиты. "Отворяю тебе двери храма сего, дабы ты
обрел в нем покой..." Так они молятся, взывают цветными стеклами, зажженными в
ночной темноте, ничем не отличаясь от прочих реклам и длинных надписей на
фасадах вычурных зданий, - разные по цвету, сектам, помыслам. Вот и не хочется
в них входить. Выросшему из игрушек, - до них ли? А эти церкви - игрушки
посреди огромной витрины.
Негритянка и роза
Нью-Йорк, 4 апреля
Педро Энрикесу Уренье
Сонная негритянка бредет с белой розой в руке (цветок и дремота своим
магическим присутствием смягчают печальную пестроту ее одеяния - розовые
ажурные чулки, зеленую прозрачную блузку и шляпку из золотистой соломки с
лиловыми маками) - обезоруженная дремотой девушка улыбается, а в черной руке
белая роза.
Как она несет ее! Словно только о том и помышляет в своем полусне, как бы
получше ее нести. Бессознательно ее бережет с уверенностью сомнамбулы, - нежно
опекает, словно произвела ее на свет в это утро, словно чувствует себя в
полусне матерью этой белой цветочной души. (Время от времени ее голова в
дымчатых завитках, радужно воспламененных солнцем, будто они золотые, устало
склоняется на грудь или плечо, но рука, с достоинством несущая розу, не
дрогнет, осененная этим стягом весны.)
Ее скромное присутствие мчится тоннелем подземки, - и скрежещущая грязная
и душная чернота уже не так угнетает. Люди отложили газеты, перестали кричать
и жевать жвачку, - все взгляды, словно в мгновенном наваждении усталости и
грусти, сходятся на белой розе, которую вздымает негритянка, словно это
совесть подземки. А роза в этой внимательной тишине источает нежное
благоухание и разгорается, как прекрасная и невещественная явь, которая
завоевывает все и вся, вплоть до железа, угля, газет, - все и вся на какой-то
миг пахнет белой розой, лучшей из весен, веками веков.
Покой дерева
Нью-Йорк, 21 апреля
Мистеру Плимтону
С той поры, как здесь утвердилась весна, каждый вечер мы приходим сюда
поглядеть на одиночество этого прекрасного старого дерева. Оно живет около
первого дома на Пятой Авеню, совсем недалеко от дома, где жил Марк Твен, в
этом милом месте, где не так иллюминировано, не так людно, - и вплываешь, как
в тихую заводь, в синюю свежую ночь Washington Square1, в которой, словно в
озере, купаются чистые звезды, чуть потревоженные далекими отсветами
какой-нибудь унылой рекламы ("Germanian"), а ей все равно не затмить этой
ночи, древнего корабля в беспросветном море.
Апрель поцеловал дерево в каждую из его ветвей, и поцелуй разгорелся на
каждом сучке напряженным нежно-золотистым ростком. Расцветшее дерево похоже
теперь на канделябр со спокойными масляными огоньками, какие освещают укромные
ниши соборов, - словно бы именно они охраняют красоту этого городскогоубежища,
сияя бесхитростным достоинством матери.
