Хэйдок Альфред - На Путях Извилистых
Альфред Хэйдок
На путях извилистых
Как только издали замаячило здание полустанка, я и Ордынцев спрыгнули с
товарного поезда. Толстый кондуктор-хохол чуть-чуть не сделал того же, но
благоразумно остался на тормозной площадке, бешено ругаясь и жестикулируя:
он во что бы то ни стало хотел сдать нас полиции за бесплатное пользование
вагонными крышами... Этот человек, без сомнения, обладал сварливым
характером, ибо все время, как только открыл наше местопребывание, злобно
и желчно ругался, точно мы причинили ему громадные убытки...
- На, выкуси! - Ордынцев показал ему вслед всем известную комбинацию из
трех пальцев - и нас обоих посетила трепетная радость, что мы оставили
этого злюку в дураках. Я качался на своих ослабевших от голода ногах, но
беззвучный хохот сотрясал мое тело - лишнее доказательство, что человек не
чужд маленьких радостей даже в самых безнадежных положениях.
Такое состояние продолжалось, пока хвост лязгающего железного зверя не
отполз совсем, и тогда нас атаковала тишина побуревших под дуновением
ранней осени отрогов Хингана, После грохота поезда тишина казалась почти
потрясающей, враждебной и недоверчивой. Она точно спрашивала:
- А что вы тут намерены делать?
- Двигаться, жить и искать всего того, что делает жизнь
привлекательной! - хотелось мне крикнуть в пространство, но это могло
вызвать насмешки Ордынцева и обвинения в излишней нервозности - вместо
этого я спросил:
- Нет ли у тебя еще табаку? Табаку не было, и это причиняло мне больше
страданий, чем голод. Мы зашагали вперед размеренным и неторопливым шагом
бродяг, которым некуда спешить, ибо весь мир, куда ни взгляни, принадлежит
им, и они с одинаковым успехом могут повернуть как направо, так и налево -
восхитительная свобода!
Правда, эта свобода была для нас непривычна и поэтому немного страшна.
Тут-то, наверное, и крылось объяснение того, что мы в своем странствии
придерживались линии железной дороги, которая - сама определенность.
Это мне не нравилось - в моей душе возник бунт против всякой
определенности; я хотел использовать эту странную свободу всю, до дна.
- Послушай, - сказал я Ордынцеву, - отчего бы нам не свернуть в сторону
от этих блестящих рельс? Они мне надоели. Почем знать - не ожидает ли нас
тут, где-нибудь в сторонке, нечто восхитительное. Мало ли какие могут быть
случаи!
Я сознавал, что говорю глупости под влиянием голода и изнеможения от
ночей, проведенных у костров на краю дороги, где один бок обжигало, а
другой - замерзал. Но в данный момент - это тоже один из результатов
голодания - моя голова превратилась в волшебную клумбу, способную
временами расцвести пышнейшими орхидеями жгучей фантазии, граничащей с
галлюцинациями, и тут же быстро осыпаться, превращая все окружающее в
черную яму...
Ордынцев протестовал:
- Конечно - рельсы нас не кормят, но мы попадем к китайским крестьянам;
они, правда, могут нас накормить, но не исключена возможность, что спустят
собак. Если бы это была Россия...
Я продолжал уговаривать его, все более воодушевляясь. В моих
представлениях пределы возможного легко и удобно расширились до границ
невероятного и с легкостью горной козы перескочили их: тут хмурый
Хинганский хребет облекался в голубые туманы, прорезываясь сверкающей
сталью струй; таинственные тропы уводили к священным озерам охотничьих
племен - тех, кто завертывает маленьких кумиров в бересту и прячет их на
раскидистых деревьях; дальше появлялся охотничий пир вокруг убитого лося,
и лесные жители протягивали н
