Честертон Гилберт Кийт - Высокие Равнины
Г.К. Честертон
Высокие равнины
Под этим странным сочетанием слов я подразумеваю не
плоскогорья, которые мне ничуть не интересны; когда человек
лезет на них, трудности восхождения не увенчиваются радостью
вершины. Кроме того, они смутно связаны с Азией - с
полчищами, поедающими все, как саранча, и с царями,
взявшимися невесть откуда, и с белыми слонами, и с
раскрашенными конями, и со страшными лучниками - словом, с
высокомерной силой, хлынувшей в Европу, когда Нерон был
молод. Силу эту поочередно сокрушали все христианские
страны, пока она не возникла в Англии и не назвалась культом
империи.
О чем-то вроде высоких равнин толкуют теософы,
по-видимому - в переносном смысле. Уровни духовного бытия
так хорошо знакомы им, что они видят их воочию и, кажется,
могут нумеровать - "599а" или "Уровень Р, подуровень 304".
Однако я имею ввиду не эти высоты. Моя вера ничего о них не
знает; ей известно, что все мы - на одном уровне, и не очень
высоком. Да, у нас есть святые; они - именно те, кто это
понял.
Почему же я назвал равнины высокими? Объясню сравнением.
Когда я учил в школе греческий (который потом забыл), меня
удивили слова "черное вино". Я навел справки, и узнал много
интересного. Я узнал, что нам почти неизвестно, какую
жидкость пили греки, и вполне может случиться, что то был
темный сироп, который нельзя пить без воды. Узнал я и
другое: система цветов в древних языках тоже не очень нам
понятна; скажем, неясно, что имеет в виду Гомер, когда
говорит о темном, как вино, море. Меня это удовлетворило, я
забыл свои сомнения, и не вспоминал о них, пока не увидел
однажды бутылку вина, стоящую в тени, и не понял, что греки
называли вино черным, потому что оно черное. Когда его
мало, когда его видишь на просвет, когда за ним играет
пламя, оно красное; а если его много и света рядом нет -
черное, и все.
Потому же я называю равнины высокими. Они - не ниже нас,
ибо поднимаются вместе с нами; где они, там и мы. Если даже
мы влезем на гору, под ногами, чаще всего, будет кусочек
ровной земли. Вершина же только тем и хороша, что с нее мы
видим равнину во всей ее красе. Так человек, который
поистине выше других, хорош лишь тем, что он больше ценит
все обычное. В утесах и пиках только тот прок, что с
равнины не увидишь равнины; в образовании и таланте - только
тот, что они помогают порой оценить прелесть простоты.
Чтобы увидеть мир с птичьего полета, надо стать маленьким,
как птица.
Самый лучший из поэтов-кавалеров XVII века. Генри Воэн,
выразил это в забытом, бессмертном стихе:
Святое и высокое смиренье.
Дело не только в том, что эпитет "высокое" неожидан, как
и положено в хорошей поэзии. Здесь выражена очень серьезная
истина этики. Как далеко ни зашел бы человек, он смотрит
вверх не только на Бога, но и на людей, и видит все лучше,
как поразительны и загадочны доля и доблесть одиноких сынов
Адама.
Часть этой заметки я написал, сидя на холме и глядя чуть
ли не на все центральные графства. Подниматься было
нетрудно, но гребень виднелся так далеко вдали, словно,
дойдя до него, я взглянул бы сверху на звезды. Однако
взглянул я не на звезды, а на города, и увидел город
Альфреда, похожий на закатное облако, а за ним - Солсбери,
подобный земле в затмении. Образы эти - небесные, и города
были как будто не подо мной, а надо мною; и я понадеялся,
что до самой смерти буду смотреть снизу вверх, а не сверху
вниз, на тяжкий труд и мирный дом Адамова рода. Душе хорошо
видеть равнины и, на неверных высотах
