Шоу Ирвин - Одиссея Стрелка
Ирвин Шоу
Одиссея стрелка
- В Бразилии, - говорил Уайтджек, - худо было с девочками. С
американками.
Они лежали на удобных койках под грациозно свисающим пологом из
москитных сеток, в казарме, где, кроме них двоих, никого не было, тихой,
пустой, затененной и особенно прохладной, если вспомнить, что снаружи
слепило жгучее солнце Африки.
- Три месяца в джунглях, на рисе и обезьяньем мясе, - Уайтджек раскурил
длинную толстую дешевую сигару и, покосившись на жестяную кровлю,
погрузился в клубы дыма. - Когда мы оказались в Рио, мы точно знали, что
заслужили американку. И вот лейтенант, Джонни Маффет и я, мы раздобыли
телефонный справочник американского посольства и давай звонить прямо по
алфавиту - секретаршам, машинисткам, переводчицам, регистраторшам, авось
кто-нибудь из них клюнет.
Уайтджек ухмыльнулся, глядя на потолок. Улыбка очень красила его
широкое, загорелое грубоватое лицо. Говор у него был южный, хоть и не тот,
что вызывает у северян оскомину.
- Идея была лейтенанта, и, пока мы добрались до "К", он уже готов был
бросить это дело, но тут мы напоролись просто на золотую жилу - "М". - Он
медленно выпустил длинную струю сигарного дыма. - Ох-хо, - протянул он,
мечтательно прикрывая глаза. - Два месяца и одиннадцать дней - как сыр в
масле. Три бесконечно нежных и пылких американки со своим собственным
жильем. Пиво на льду всю неделю, бифштексы - такие здоровенные, хоть мула
ими седлай, и никаких тебе забот - валяйся на пляже после полудня; придет
охота - поплавай. В общем, солдат спит, а служба идет.
- Ну и как были девочки? - спросил Стаис. - Что надо?
- Как вам сказать, сержант. - Уайтджек умолк и задумчиво поджал губы. -
Если по правде, сержант, девочки лейтенанта и Джонни были этакие смазливые
зверюшки. А моя... - он снова замолчал. - ...В мирное время ей бы не
подцепить себе парня, даже если ее зачислить в пехотную дивизию.
Тощенькая, маленькая, выпуклостей меньше, чем у ружейного дула, да еще в
очках. Но стоило ей на меня взглянуть, и я сразу понял: ни Джонни, ни
лейтенант ее не волнуют. Она смотрела только на меня, и за стеклами очков
взгляд у нее был мягким, полным надежды, робким и зовущим. - Уайтджек
щелчком сбил пепел в консервную банку, стоявшую у него на голой груди. -
Иногда, - проговорил он медленно, - чувствуешь себя последним
ничтожеством, если думаешь только о себе и не отвечаешь на такой призыв.
Вот что я вам скажу, сержант. Я пробыл в Рио два месяца и одиннадцать
дней, и даже не взглянул на другую женщину. Все эти загорелые бабенки, что
шатаются по пляжу, вылезая на три четверти из купальников и вихляя своими
прелестями перед твоим носом, - я даже не взглянул на них. Эта тощенькая
очкастая пигалица была такой приятной, нежной и такой порядочной, что дай
бог любому парню! Да будь он даже распоследним кобелем - он и глазом не
повел бы на другую женщину.
Уайтджек загасил сигару, снял с груди жестянку, перевернулся на живот.
- Ладно, - сказал он, - я немного вздремну.
Не прошло и минуты, как Уайтджек тихо похрапывал, по-детски уткнувшись
в согнутую руку мужественным лицом горца.
Снаружи, с той стороны, где была тень, доносилось заунывное диковатое
пение: местный мальчишка утюжил чьи-то форменные брюки. С летного поля, в
двухстах ярдах, снова и снова раздавался рев машин, садящихся или
взмывающих в предвечернее небо.
Стаис устало закрыл глаза. С тех пор как он попал в Аккру, он только и
делал, что валялся на койке, спал и грезил, слушая рассказы Уайтджека.
- Привет! -
